Спасти Цоя

Конечно же, рижский епископ дал вальдийцам мир, но, как водится, в подобных случаях, взамен потребовал заложников – сыновей самых знатных людей. И после того, как дети были отданы, епископ Альберт лично омыл в источнике святого крещения местного владыку, седого согбенного старца, а вслед за ним и других знатных вальдийцев, после чего их повели в город, дабы проповедовать Христа и низвергнуть Тарапиту и прочих языческих богов.

Да, это надо было видеть! Священники, не мешкая, освятили колодец, стоявший посреди замка, и наполнив студеной водой огромную бочку, начали крестить: сначала старейших и лучших из лучших, а за ними всех остальных – мужчин, женщин и детей… Все толкались и вопили, как ненормальные: «Окрести меня скорей! Окрести!» – всем не терпелось поскорее окреститься, ибо, помня беспощадный лозунг крестоносцев «Крещение или Смерть!» язычники боялись, что не успевших окреститься до захода солнца попросту убьют. Началась невообразимая давка, и богоугодное дело могло бы, пожалуй, закончиться значительными жертвами, но вовремя вмешалась епископская стража, которая оттеснила толпу и быстро навела порядок.

Надо учесть, что в то время замок был переполнен беженцами, здесь оказалось несколько тысяч людей, сбежавшихся сюда со всей округи, чтобы укрыться, поэтому крещение продо́лжилось и на второй, и на третий день – с утра до самого вечера священники неустанно крестили всех страждущих, уже валясь от усталости. А люди все шли и шли…

Вскоре к замку Вальдэ явились эзельские послы со всех концов острова, прося мира и добиваясь таинства крещения. Само собой, радости немцев не было предела. Вновь потребовали от прибывших малолетних заложников. А также велели, чтобы эзельцы немедленно вернули свободу всем пленным шведам, захваченным в ходе прошлогодних разбойничьих набегов. Безусловно, требования крестоносцев выполнились без проволочек. И пошли немецкие священники, охраняемые меченосцами, крестить языческий народ по городам и весям Эзеля. Основное крестоносное войско продолжало стоять у стен Вальдэ, как гарант повсеместного Святого Крещения на острове, и я тоже покуда оставался в его рядах, лелея надежду на скорое возвращение в Ригу.

10 февраля, в день поминовения христиан, павших при штурме замка Монэ, включая и Генриха, отслужили заупокойную мессу. На седьмой день после смерти, как принято у католиков, в отличие от православных, у которых поминки справляются, как известно, на девятый. По завершении службы меня вызвали к епископу Альберту. Шагая туда вместе с посыльным, я гадал, зачем это я понадобился самому епископу, просто терялся в догадках…

Стража беспрепятственно пропустила меня, и когда я вошел в шатер, увидел епископа, сидевшего на раскладном стуле за небольшим походным столом, заваленным свитками. Рядом стоял секретарь, державший в руках чернильницу и перо. Так что мне пришлось подождать, пока Альберт соизволит обратить на меня внимание, и я по-прежнему мучился единственным вопросом, чего ради меня вызвали. Стоял себе, точно истукан, рассеянно бросая взгляды по сторонам. Убранство шатра Его преосвященства было устроено по-походному просто, без всяких излишеств. Пожалуй, лишь лежавший на полу дорогой ковер восточной работы да еще большая икона с молящейся Пресвятой Девой Марией в золоченной раме, которую в углу тускло освещала чадящая лампадка, говорили о высоком сане его владетеля. Все остальное – и спартанская кушетка, застеленная грубым одеялом, и раскладной стул, и небольшой стол, все было самым простым. Хотя нет, еще, пожалуй, вместительный сундук из… (я так и не понял из какого дерева), стоявший под иконой, выделялся среди другой мебели искусной резьбой и изящной ковкой.

Наконец епископ закончил работу, поставив подпись на документе и скрепив своей печатью, – секретарь расторопно поднес ему расплавленный сургуч, лишь только потом обернул ко мне лицо, изборожденное глубокими морщинами, он выглядел гораздо старше своих шестидесяти двух лет, оно и понятно – такие нагрузки и ответственность…

– Сын мой, – произнес епископ тихим ровным голосом, – мы все сегодня скорбим по воинам, сложившим головы за Святую веру, по воинам, которые уже вознеслись на небеса… Не сомневайся в том, что я буду неустанно молиться и за убиенного брата Генриха, дабы Господь успокоил его в Своем свете, мире и блаженстве…

Альберт посмотрел в сторону иконы и, едва слышно нашептывая молитву, трижды перекрестился, затем продолжил говорить:

– Надеюсь, ты знаешь, что Генрих был моим любимым учеником и понимаешь, насколько большую – даже невосполнимую – утрату понес я с его смертью, он был мне дорог как сын… Но надо помнить, что Господь забирает к себе лучших из нас и учит стойко переносить утраты… Так будем же поступать по воле Божьей!

Я молча кивнул в ответ. Повисла пауза… И я, само собой, горевал о моем погибшем учителе и друге, чтобы выразить мою собственную боль – просто не хватило бы слов. Да и представ перед очами Его преосвященства я сильно оробел, поэтому предпочел помалкивать.