Спектакль

– Он еще на месте. Если хочешь его, нуждаешься в нем, то можешь до него дотянуться. Он так быстро стал частью тебя, что я готова поспорить: он с тобой навсегда, – она заправила волосы за ухо, пока молчала. – Это твоя сущность, даже если ты не используешь его. Как цветок, который исчезает в земле на зиму. Он остается цветком.

Натали никогда не думала об этом так. Аналогия была милой и приятной, как и ее дружба с Агнес.

Они провели остаток дня вместе, даже сходили в морг. (Кристоф был там и помахал ей, так что Натали, конечно, призналась Агнес, что он ей нравится. «Чего ты тогда ждешь?» – спросила Агнес.) После морга они съели на двоих булочку с шоколадом в Café Maxime, по своему обычаю. Агнес была в таком прекрасном настроении, что стала напевать. У нее был голос певчей птички, и она состояла в хоре собора Парижской Богоматери, но сейчас пела не церковную музыку. Нет, Агнес игриво напевала французские народные песни, заставила Натали присоединиться, а людей за соседним столиком – подпевать. Вскоре половина кафе уже пела и смеялась.

Натали вбирала в себя окружавшую ее радость, желая, чтобы это длилось вечно. Это был ее лучший день за долгое время.

Они договорились встретиться снова в Le Canard Curieux через неделю. Симона пропала из виду, но Агнес была здесь, и Натали ценила ее компанию больше чем когда-либо.

И у нее есть почти год, чтобы убедить маму отпустить ее на месяц на побережье Нормандии следующим летом. В конце концов, у нее есть миссия. Она должна вернуть песок морю.

Спустя несколько дней, после визита в морг, Натали прогуливалась к Сене. Она стояла на близлежащем мосту Архиепархии и смотрела, как лодки проплывают под ним.

– Добрый день, мадемуазель Боден.

Ее любимый голос этим летом.

– Здравствуй, Кристоф. – Она обернулась, надеясь, что он не заметит ее румянца на ярком солнце. – Вышел подышать свежим воздухом?

– Уж посвежее, чем трупы. – Он оперся локтями о перила. Теперь они вместе смотрели на реку. – Вижу, твой сопровождающий неподалеку. Полагаю, все идет хорошо?

– Да, – сказала она, поглядывая на его красивый профиль. – Обо мне так никто еще не заботился. Я польщена.

Кристоф раздвинул руки шире на перилах.

– Это часть нашей работы, особенно во времена повышенной бдительности. Что важнее, так это то, что… ты мне напоминаешь одного близкого человека: любознательностью и умом.

– Правда? – Тело Натали защекотало в предвкушении. Она хотела положить свою руку на его, но не стала. – Кого?

– Мою сестру. Я стал полицейским из-за нее, – сказал он. – Ее муж приходил домой пьяным и часто бил ее. Однажды он вытолкнул ее из окна, и…

Можно было не продолжать.

– Мне так жаль. Я… я даже подумать не могла, – ей было жаль его, и теперь она чувствовала себя глупо. – Парижу очень повезло, что ты его защищаешь.

Он легонько улыбнулся.

– Как умею. Это самая зловещая серия преступлений, что я только видел, и непредсказуемая. Нет закономерности в том, как или почему Темный художник их выбирает. Как минимум двое работают целыми днями, пытаясь понять, что объединяет всех этих девушек, и все еще нет четкого ответа, – сказал он, переступая с ноги на ногу. – Моя невеста уехала с семьей в Америку на лето. Хотя я по ней скучаю, но рад, что она сейчас не в Париже.

Натали поняла, что вцепилась в перила.

– Невеста?

– А, да. Разве я о ней не рассказывал? Я сделал ей предложение незадолго до их отъезда, в мае.

Несколько чувств охватило ее, кружась в кадрили вокруг ее сердца. Жалость к Кристофу, печаль по его сестре, восхищение его чистым сердцем, а также смущение, что оно принадлежит не ей, не в этом смысле, несмотря на глубоко скрытую надежду на это.

– Нет, не рассказывал. – Натали сосредоточилась на реке. – Как это, наверное, волнительно.

Он еще что-то добавил, но она его уже не слышала. Заметь он слезы в ее глазах, она сказала бы, что это от солнца. К счастью, к нему подошел знакомый, дав ей шанс уйти без объяснений.

Морг всегда выглядел поразительным, жутким калейдоскопом смертей: насильственных и естественных. Но само место было очень тихим, находясь между церковью и пустым рестораном. Люди глазели на трупы, не пряча выражения ужаса на лице, и зачастую замолкали. Иногда они ахали или молились; иногда шептали что-то своим спутникам или близстоящему незнакомцу. В целом, впрочем, морг был местом задумчивости и уважения, и громким звукам там было не место.

Но не в этот день.

Через восемь дней после идентификации четвертой жертвы, Шарлотт Бенуа, и через шесть дней после того, как ее тело убрали с глаз публики, морг огласился рыданиями. Комната была набита битком, и Натали никак не могла увидеть тела.

Впрочем, она увидела спину женщины: маминого возраста, крепкого сложения, в шляпе. Та стояла у витрины, спрятав лицо в ладонях.

Мадам Жалбер?

Ее разум стал формулировать вопросы о том, почему и как так могло совпасть, но руки ее, будто одержимые собственной волей, растолкали толпу. Она не потрудилась извиниться, потому что, когда пробилась к стеклу, часть ее души раскрошилась.