Спелый дождь

Други, недруги -

Сон наяву.

Сновидений мне больше не надо.

Оскудев, разбежались друзья.

И петляет ещё в поле голом

Беспричальная стёжка моя

Меж свободою

И произволом.

* * *

Однажды в августе,

В больнице

Я побывал в предсмертной мгле.

Когда-то это повторится -

Меня не станет на земле.

Как я прожил все годы эти?

Без политических горилл

Я сам себя на белом свете

Усердьем каторжным творил.

Поэт - глашатай высшей воли.

Всё, что вверялось лично мне,

Я говорил по доброй воле

Глухой,

Бесчувственной стране.

* * *

Я знаю

Кровь и смерть войны,

Колосья,

Тучные от праха,

Глаза казнённых без вины,

Психоз бесправия

И страха.

Так уж ведётся на Руси...

У самого себя спроси

За тесноту,

За нищету,

135

За немоту,

За темноту,

За политический разбой,

За всех,

Гонимых на убой.

И никаких гарантий нет,

Что мы не повторим тех лет.

* * *

Было стыло. Стало пусто.

Нищий верит. Умный пьёт.

Ритуальное искусство -

Пляска в прорву, в гололёд.

Обручённые с бесплодьем,

Скрыв трагедию под фарс,

Мы от прошлого уходим,

А грядущее - от нас.

* * *

За всё, что выстрадал когда-то,

За всё, чего понять не мог,

Две тени-

Зека и солдата-

За мной шагают

Вдоль дорог.

После боёв

Святых и правых

Молитву позднюю творю:

Следы моих сапог кровавых

Видны -

Носками к алтарю.

Есть в запоздалом разговоре,

Есть смысл:

За каждый век и год,

Пока не выкричится в горе,

Пока не выплачется в горе,

Любя, душа не запоёт.

(Из сборника «Свобода - тягостная ноша»)

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ

В прозаической миниатюре «Еретикон» критик Сергей Фаустов назвал

Сопина японским поэтом, аргументировав цветисто: «Я мечтаю его стихи

читать на японском языке - написанные иероглифами. Иероглифы изобра-

жают разорванную колючую проволоку империи гостеррора и лжи. Они

изображают колючую проволоку человеческой глупости. Стихи Сопина

разрывают колючую проволоку несвободы, поэтому они должны быть на-

писаны иероглифами! Я это утверждаю с восклицательным знаком».

136

Вряд ли японец согласился бы с таким одиозным толкованием своего

исторического письма, но по краткости и афористичности некоторые сти-

хи Михаила действительно приближаются к китайско-японским формам

хайку или танка.

Некоторые из них возникали как четверостишия сразу. Привычная

картина: Миша ходит по комнате взад-вперед, рифмует и вдруг выдает

нечто, что немедленно надо записать. Нередко просит сделать это меня,

чтобы не искать очки. Предлагается вариант. Этот процесс может растя-

гиваться на месяцы и годы, двигаясь как в лучшую, так и в худшую сто-

рону. Наши мнения расходятся, мы начинаем спорить, даже ссориться...

Сходимся на компромиссе: «Пусть полежит».

Другие четверостишия представляют собой концовки стихов с «раз-

гонным» началом, которое впоследствии урезалось самим автором.

Наконец, некоторые мини-стихи возникают в памяти из утерянного.

Возможно, это не самый плохой путь отбора: повторяли часто, вот и

запомнили.

* * *

Россия, властная держава!

В эпоху чёрного крыла

Твоя незыблемая слава

Моей трагедией была.

* * *

Мои глаза - как два провала

На поле снежной целины

Глядят сквозь века покрывало

Из затаённой глубины.

* * *

Далёкая луна по травополью.

Иду сторонкой от грызни земной.

И боль моя становится не болью,

А частью жизни, сросшейся со мной.

* * *

Я видел жизнь

Без войн, без зон, без плача...

Мне снился сон.

А наяву - иначе.

* * *

Есть свет в осмысленной беде!

Нет смысла - с вымыслом бороться.

Я знаю: никогда, нигде

При жизни жизнь не удается.

* * *

С тех пор, как был распят Христос,

Войной шла милость на немилость.

Так много крови пролилось,

Чтоб ничего не изменилось.

137

* * *

Мне страна подарила

Стальной, не терновый венок.

Я за несколько лет

Стал на десять веков одинок.

* * *

Чужое - деспотии запах стойкий:

Бесправие. Героика. Попойки.

Своё - случайной жалости словцо

И Памяти разбитое лицо.

* * *

Молитвы. Плач. Песни и пляски.

И в этом зверином лесу

Себя в инвалидной коляске

Я в «светлое завтра» везу.

* * *

Россия. Снега. Занавески.

Дорога безлюдна, пуста.

Но гордо мычат по-советски

Зашитые болью уста.

* * *

Несёт по жизни человек

Глаза и ордена

И говорит: «Двадцатый век...»

А слышится - война.

* * *

Уплывают любимые лица

В мельтешении слов-небылиц.

А потом будет память клубиться.

А потом – ни улыбок, ни лиц.

* * *

Если гордость наша - пыль парада,

А плоды Победы - дым в горсти,

С нами происходит то, что надо,

Что не может не произойти.

* * *

Переход затменья в темнолунье.

Ни фонарика, ни бубенца.

Убивающее «накануне»

Над Россией длится без конца.

* * *

Шел в коммуну паровоз.

Оказалось - мимо.

138

Утонул в потоке слёз,

Ни огня, ни дыма.

* * *

Пафос, запекшийся болью,

В светлых зрачках дурака.

Строят невольники волю

Не на года, на века...

* * *

Горбя до треска сухожилий

За пайку, водку и пшено,

Вы митингуете, как жили -

Тогда, когда разрешено.

* * *

Эпоха следствий и причин -

Исконно наше постоянство.

Средь переменных величин

Незыблемы война и пьянство.

* * *

Я тону в людской словесной ржави:

Не кочевник и не вечный жид.

Жизнь моя принадлежит державе.

Смерть моя принадлежит державе.

Что же лично мне принадлежит?

* * *

Стынет мысль. Угасают лета.

К этим дням не теряй снисхожденья!

Может, вера твоя - слепота?