Спецназ ГРУ против басмачей

— Слишком далеко смотрите. Я согласен с тем, что Узбекистан будет советским анклавом для упрочения позиции на Ближнем Востоке. Но и не вижу в этом ничего страшного. До той войны, о которой Вы говорите, еще дожить надо — это будет точно не при нашей с Вами жизни. Что же до реального мотива всего того, что мы видим и в чем принимаем участие — это, конечно, шовинизм. Он свойственен русским, что уж тут поделать. Понимаю, что все это порочно, что войны уносят миллионы жизней только из-за алчности народа к присоединению новых территорий, но ничего поделать не могу — слишком сложны все эти исторические процессы.

— Не можете или не хотите?

— И это тоже. Не хочу быть раздавленным под обломками падения старых зданий — нынче это процесс повсеместный. Потому предпочитаю стоять с кувалдой и самому обрушивать старые стены, которые уже ничего хорошего никому не сулят, в том числе и своим строителям.

В этот момент их разговор прервали — вошел Николай Козлов. Савонин велел вывести пленника из кабинета и принял бойца.

— Ну, что удалось узнать?

— Плохо дело. Численность хоть небольшая, но идет постоянная подпитка — на станции недалеко от Кагана высаживаются целые эшелоны с частями. Если даже мы оставим здесь всю крестьянскую армию, то тем самым обескровим Старую Бухару. Крестьяне только и будут, что отбиваться здесь от вновь прибывающих частей, пока в один прекрасный день те не превзойдут их численностью и не раздавят как тараканов. Надо выяснить, откуда идет приток, и перекрыть кислород.

— А что там у Монстрова? Как идут бои за железную дорогу?

— Пока успешно, но сути это не меняет. Это лишь отсрочит захват Кагана красными на неделю-другую. В итоге они начнут десантироваться севернее, и сюда будут приходить пешком. Так что решающего значения это не имеет. Захватив Каган, красные станут практически лицом к лицу с Бухарой и уж тогда не допустят повторения старой ошибки — и контингент увеличат, и военные просчеты исключат.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Ну для начала решить с ним, — Козлов кивнул на дверь, за которой минуту назад скрылся Фрунзе. — Он очень сильный военный советник, и допустить его возвращения в Москву нельзя.

— С ума сошел, — фыркнул Савонин и велел адъютанту привести пленника. Когда тот вошел, лейтенант с порога спросил:

— Откуда поступают части в Каган?

Фрунзе отвернулся.

— Ясно. Не хотите помочь своей стране — не помогайте, это Ваше личное дело. В конце концов, совесть обязательным элементом личности не является. Развяжите его…

— Да как же! — всплеснул руками Козлов.

— Я сказал развязать, отправить на станцию, посадить в вагон и отослать в Москву. И никаких «случайностей» — я проверю. Командарм должен добраться до места службы целым и невредимым.

— Мое место службы здесь!

— А Вам пока слова никто не давал. Окажете сопротивление — будете убиты, как Вы и хотели. Честь имею!

В дверях Фрунзе обернулся и бросил:

— Части идут из Семипалатинска, где казаки атамана Дутова практически перестали оказывать сопротивление. Там еще есть Анненков, но он пока особо не активизируется. Высвобожденные части поступают сюда по прямому распоряжению Троцкого.

— Что это на Вас нашло? — удивленно вскинул брови Савонин. — Пять минут назад Вы мне отказали в какой-либо информации.

— Совесть… — подняв глаза на собеседника, отвечал Фрунзе: — Все же является обязательным элементом личности. Если, конечно, это личность.

Глава двенадцатая

о том, как опасно плодить тиранов

Из Кагана вернулись поздно ночью, а уже утром вернулись, хоть и с победой, но с Пирровой части Монстрова. Самого командира несли на руках — он был ранен. Узнав о его ранении и о том, что оно, скорее всего, приведет к летальному исходу, Савонин и Никита отправились к нему в лазарет.

— Как ты, Иваныч?

У Монстрова был жар, ходить и передвигаться самостоятельно он не мог — пуля попала в позвоночник на уровне поясницы и сильно раздробила его. Даже в XXI веке, понимал Никита, чтобы выжить после такого ранения требовалась сложнейшая операция, за которую далеко не каждый бы взялся, так что, как ни печально, участь полковника была предрешена. Это пугало обоих его визави — они справедливо полагали, что кроме него их некому будет вернуть в их время, и потому прощание с Монстровым никак не входило в их планы.

— Думаю, дело плохо, — речь давалась ему с трудом, во рту была постоянная сухость. Ему кололи морфий, чтобы снять боль — на большее надежды уже не было.

— Что ж теперь-то, а? Что теперь?

— Все идет своим чередом, я уже давно здесь лишнего перехаживаю…

— А мы-то как? Мы, что, теперь навечно здесь застряли?

— Нет. Скоро вернетесь, переживать не надо. Но и о деле не забывайте. Вы пока главного не выполнили.

— Да чего главного-то?

— Это уже вам сама судьба подсказывает. Пока скажу только то, что вижу я… Командир, — умирающий обратился к Савонину, — ты сам слышал своими ушами, что Фрунзе сказал про ослабление сопротивления войск Анненкова в Казахстане. Слышал или нет?

— Ну слышал и что?