Спин

Повернувшись ко мне спиной, она направилась в сторону кухни и скрылась за маятниковыми дверьми. Я досчитал до десяти и последовал за ней.

Она доставала кастрюлю из подвесного шкафчика. Взглянула на меня, и я отвел взгляд.

– Молли, если хочешь что-то узнать, просто спроси.

– Только и всего? Ну ладно.

– Молли…

– Что, мне снова извиниться? – Она поставила кастрюлю на плиту (с неуместной осторожностью, словно та могла разбиться). – Хорошо, Тайлер, извини, что играла с твоим компьютером без разрешения.

– Молл, я ни в чем тебя не обвиняю.

– Тогда к чему весь этот разговор? Почему мне кажется, что мы весь вечер будем выяснять, зачем я влезла в твой комп? – Глаза ее влажно заблестели, и цветные линзы сделались изумруднее прежнего. – Ну да, у меня разыгралось любопытство.

– По части моих квитанций за коммуналку?

– Нет, по части тебя.

Она выдвинула стул (ножка его зацепилась за ножку стола, и Молли сердито рванула стул на себя), села и скрестила руки.

– Да, меня интересуют самые банальные вещи. Быть может, даже в первую очередь самые банальные вещи. – Она зажмурилась, помотала головой. – Вот сама себя слушаю и понимаю: все выглядит так, будто я за тобой шпионю. Но да, твои квитанции, марка зубной пасты, размер обуви – вот что мне интересно. Чтобы чувствовать, что я для тебя не просто потаскушка выходного дня. Вот, созналась.

– Для этого не обязательно шарить по моим файлам.

– Может, и не пришлось бы, если…

– Если?

– Не хочу ссориться. – Она снова помотала головой.

– Иной раз лучше довершить начатое.

– Ну вот, пожалуйста, я о том и говорю. Ты, когда чуешь угрозу, всегда включаешь отрешенца: такой спокойный, сдержанный, анализируешь меня, словно сидишь перед телевизором, а я – документалка про животных. Прячешься за стеклянным экраном. Но этот экран всегда на месте, круглые сутки, разве нет? А по другую сторону экрана – весь мир. Вот почему ты никогда не рассказываешь о себе. Вот почему я целый год ждала, когда же ты заметишь, что я не просто офисная принадлежность. Этот твой пустой взгляд, бесконечный и такой холодный, словно ты смотришь вечерние новости, смотришь, как на другом конце планеты – там, где живут люди с непроизносимыми именами, – идет какая-то унылая войнушка.

– Молли…

– Нет, Тайлер, я прекрасно понимаю, что нам всем хана, всем до единого, всем, кого угораздило жить при Спине. Претравматическое стрессовое расстройство – так ты, по-моему, говорил? Поколение уродов, карикатур на людей. Вот почему все мы разводимся, ударяемся в промискуитет, в религию, скатываемся в депрессию, в манию или, как ты, в холодное равнодушие. У каждого есть чем оправдаться за плохое поведение, и я не особый случай, и если тебе нравится быть столпом дежурной любезности – да на здоровье, я все понимаю: главное, чтобы помогало дожить до утра. Ну а ты пойми, что мне хочется большего, и это вполне нормально, это абсолютно нормальное человеческое желание, и что плохого в том, Тайлер, что я хочу прикоснуться к тебе? Не просто трахаться, а прикоснуться к тебе?

Выпалив все это, она поняла, что добавить больше нечего. Убрала руки от груди и стала ждать моей реакции.

Я задумался, не ответить ли схожей тирадой. На самом деле я с ума по ней сходил. Пусть это не было очевидно, но я положил на нее глаз с самого первого дня в «Перигелии». Примечал очертания и динамику ее тела, примечал, как она стоит, прохаживается, зевает, потягивается; примечал ее пастельный гардероб и дешевый кулончик-бабочку, который она носила на тощей серебряной цепочке; примечал перемены в ее настроении, арсенал ее жестов, улыбок и хмурых гримас. Закрывая глаза, я видел ее лицо и думал о ней, прежде чем уснуть. Мне нравились ее наружность и ее содержание, солоноватый привкус ее языка и модуляции ее голоса, изгибы ее пальцев и слова, что эти пальцы вычерчивали на моей коже.

Так я думал, но не мог заставить себя произнести слова вслух.

Нет, это не была откровенная ложь. Но это не была и чистейшая правда.

В конце концов мы помирились: отпустили пару пустых шуточек, она уронила слезинку, я утешил ее объятиями, и больше мы не поднимали эту тему. Я сушефствовал, пока Молли готовила вкуснейший соус для пасты, и напряжение росло, и к полуночи мы уже час как обжимались перед телевизором (рост безработицы, предвыборные дебаты, какая-то унылая войнушка на другом конце планеты) и готовы были идти в постель, и Молли выключила свет, прежде чем мы занялись любовью, и в спальне было темно, и мы не стали зашторивать окон, и небо было пустым и равнодушным, и она, кончая, изогнула спину и выдохнула, и дыхание у нее было сладким и сливочным, как у младенца. Разъединившись, но все еще касаясь друг друга – моя рука у нее на бедре, ее рука на моем, – мы болтали, не договаривая предложений, и я сказал: «Сама знаешь, я по тебе с ума схожу», и она ответила: «Боже мой, в спальне – конечно, знаю».

Она быстро уснула. Прошел час, но я все еще не спал.