Спор на краю прорвы

— Не, я нормальный пацан! Кошелёк бы вытащил у него! — он кивнул на Петра.

— И сколько вам не хватает для полного счастья? — обыскав мятый плащ, Пётр вынул из внутреннего кармана внушительную пачку.

— Штука баксов! — прищурился Димон.

Мужчина отсчитал хрустящие новизной бумажки, протянул парню.

— Движ-париж! Реальные бабки?! — Димон просиял, но быстро потух. — Не, чувак, на, — он вернул деньги. — Не нужны они мне.

Резко поднялся и направился к луже. Вода заволновалась, лизнула стёртые носки кроссовок.

— Вот и дурак, — тихо сказала Надя. — Кто теперь меня на свидание поведёт?

Димон сделал шаг назад, развернулся, с горечью произнёс:

— Вот он и поведёт! — указал на Петра. — На кой я тебе сдался…

Надя поёжилась, подошла к луже, застыла рядом с Димоном. Пётр скривился и, будто нехотя, последовал общему примеру. Ступил на размякшую от влаги землю.

— Он умер месяц назад, — парень не отрывал взгляд от тёмной бурлящей воды, — брательник мой. Снаркоманился до ящика. Я и воровать начал для него. Стёпка меня поколачивал — чтоб на дозу носил, учил закладки делать. А потом на больницу, лекарства… Но теперь не помню, как колотил. Помню, как на великах с горы… Как по катакомбам… Как за меня стоял перед дворовыми… Глаза его помню. У меня тёмные, а у него светлые. Всю жизнь завидовал…

Лужа надула пузырь, и тот с громким хлопком лопнул. Надя вздрогнула.

— А я папу похоронила. Полгода как. Кажется, просто вышел в другую комнату. На кладбище — это ж не он был. И стук земли по крышке гроба… Нелепый обычай… Мы часто ссорились. Но мне не хватает этой войны, мне не хватает его… А вокруг белки по соснам скачут. Уборщица орёт на собак, могилы они разрывают, работу ей портят. Понимаете, всем всё равно! А я не живу, я только назад оглядываюсь, — девушка наконец отвернулась от воды и тут же вскрикнула, — Пётр, стойте!

Мужчина с отрешённым видом шагнул в лужу, провалившись по колено в трясину. Надя едва успела ухватить его за плащ, резко потянула на себя.

— Дима, да помогите же мне!

Парень встрепенулся, сбрасывая оцепенение, и с немалыми усилиями они выволокли Петра на сухую дорожку, усадили на скамейку.

— Яма глубокая, — бормотал Петр, — я и не думал.

— Почему они до сих пор её не осушили? — вяло возмутилась Надя. — Завтра же напишу жалобу на эти отва…това… отравы!

— А ты уверена, что завтра будет? — ухмыльнулся Димон.

— Что вы так на меня смотрите? — Надя переводила взгляд с Димона на Петра и не понимала, не хотела понимать выражения их лиц.

— Я тут давненько околачиваюсь, — Димон запустил руку в волосы, помолчал. — По всему выходит — клятое место, народ здесь пропадает, не спрашивайте как. Но все они хлещут это, хрен знает что за пойло, а потом сигают в лужу. С концами.

— Но можно же не сигать! — сказала Надя тоном всезнайки.

— А вы попробуйте отойти от скамейки. Или в магазин зайти, — подал голос Пётр.

Димон остался на месте — стоял, засунув руки в карманы, а Надя попробовала. Она обошла лужу по кругу, шагнула в сторону. Легко ступая, она слушала лай пса, визг тормозов на трассе за домами, низкие ритмы танцевальной музыки из открытых окон. Лёгкий ветер приятно освежал, и казалось несусветной глупостью вот так поверить дурацкой шутке…

— Надюха, ты брось это!

Мужчины её силком тащили из лужи, как она с Димоном недавно Петра.

— Слушайте, а что мы пьём — может, галлюциноген какой-то? — язык еле ворочался, Надя медленно приходила в себя. Нагнулась, подобрала бутылку. — И надписей нет. Зачем я её вообще купила? — она уставилась на парня. — А ты… ты же знал про эту воду с белой наклейкой! И всё равно украл…

Димон отвёл взгляд.

— Ну, я типа подумал, вдруг тебя пронесёт. Смотрю, красивая мамзель такая. Глаза несчастные… А мне одна дорога. Кореша брательника пасут. Рано или поздно посадят на иглу. Не хочу, как он. И я типа снова подумал — лучше сам. Ночь посижу у лужи, и готово… Если б этот старый хрен всё не испортил! — он раздражённо махнул рукой на Петра.

— Он не знал, Дима! — Надя помолчала, заглянула парню в глаза, — Не надо меня жалеть. Не люблю. Но вообще — спасибо…

— О чём базар! Я так и не помог… — помрачнел Димон.

— Но ведь хотел, — слабо улыбнулась Надя. — А вы почему здесь, Пётр?

— Потерял друга. Учителя. Давно. Очень давно. Но предательство непросто забыть. Особенно, если предал ты. Он нечеловечески страдал, когда умирал, а меня не было рядом, не помог, не попросил прощения, — лицо Петра вытянулось, заострились скулы, запали глаза, глубокие морщины прорезали щеки. — Верю, что он простил меня. Но я себя не простил…

— Та же фигня, Петя, — Димон похлопал мужчину по плечу.

Тучи обложили луну со всех сторон, и она казалась крошечным окном, единственным светом в глубоком и сыром подземелье, на дне которого сидели три узника. Погасли окна высоток, стихли звуки улицы, замолчал надорвавший глотку пёс. Ночь подползала к ним всё ближе, дышала в лицо туманом, мягкой и сильной лапой отделяя троих, лужу и скамейку от прочего мира. Ткань пространства рвалась, из прорех сочились тёмные воды, которые унесли на своих спинах не одну лодку. И эти лодки никогда не возвращались…