Спроси у зеркала

Сердце умывалось слезами, когда этот гадкий мальчишка грубо, совершенно не заботясь о ее чувствах, не просил — требовал, чтобы отвернулась от него. Мало того, что никогда не пытался поговорить с нею по-человечески, он даже смотреть в ее лицо не желал, обнимал только сзади. Стыдно, противно, обидно было до ужаса, но Кристина все терпела: наверное, и это еще не самое страшное. Да и чего удивляться потребительскому поведению Валерика? Ведь договор с Изольдой Ильиничной обязывал Кристину исполнять любые его сексуальные требования, любые прихоти, то есть изначально можно было догадаться, что не для душевных разговоров к ней будет приходить гадкий мальчишка. Да, обидно, до слез обидно. Ведь можно же по-человечески, правда? Даже для этого самого, сугубо для интимных встреч, но ведь можно же с ней обращаться, как с человеком?! Она ж не скотина бессловесная, не бревно бесчувственное, а он так, по-скотски, сзади, лишь бы не видеть ее лица!..

Но вот что странно. Стоило только Кристине повернуться к Валерику спиной, как тут же, буквально на глазах, вернее, сугубо на уровне ощущений, ведь видеть в этот момент Кристина его не могла, Валера менялся, можно сказать, до неузнаваемости. Если в лицо ей смотрел дерзко, даже хамовато-нагло, требовательно, то, приобняв Кристину со спины, тут же становился трепетно-ранимым, нежным и заботливым. И если в первые пару месяцев 'общения' прикосновения его, ласки были неприятны до противного, даже если и ласкал Валера ее со спины (а иначе он ее никогда и не ласкал, ну буквально ни разочка!), то уже вскорости грубость и неумелость, неловкость рук сменилась какой-то не то чтобы мягкостью — вот уж ничуть не бывало! — но уверенностью, безапелляционностью. И пусть Кристине по-прежнему были противны и неприятны высокомерие и хамство малолетнего тирана, но неожиданно для себя самой она обнаружила, что поворачиваться спиной к нему ей становилось все приятнее день ото дня. Вернее, нет, она все так же страдала от этого его требования, никак не могла привыкнуть, свыкнуться с обидой, потому что это требование звучало, как завуалированный антикомплимент: мол, ты такая страшненькая, что смотреть на тебя нет никаких сил. Но все ее страдания оставались лишь в моральном разрезе их отношений. В чувственном же, в плотском, день ото дня Кристина открывала в этих отношениях что-то новое. Сама в себе не могла разобраться. То ли ей удалось убедить саму себя, что не так уж все это грязно и мерзко, что нет, в сущности, ничего противоестественного в таких вот, странных на первый взгляд, отношениях. Что вовсе она и не является продажной женщиной, ведь никто ни разу не предложил ей денег за услуги, буквально ведь ни копеечки, ни грошика! Ну а что квартиру ей оплачивают… Так ведь не столько для нее, сколько для него. Ведь сугубо для его же, Валерика, удобства, дабы ему не приходилось далеко за удовольствием ходить, а сама-то Кристина с этого вроде как ничего и не имела, кроме возможности жить в этой квартире. Но ведь опять же только для того, чтобы в нужный момент быть у него под рукой! А стало быть, она с полным на то основанием может считать себя порядочной женщиной. Просто… ну должны же мальчики, будущие мужчины, учиться… скажем так — тесному общению с женщинами. А на ком им учиться? Демонстрационный материал для этих целей пока не изобрели, специальных манекенов не разработали. Вот и выходит, что никакая она не продажная женщина, а учитель, педагог, или нет, лучше преподаватель, старший наставник. А учитель, преподаватель — глубоко порядочная профессия, всеми уважаемая и даже почетная. Вот и выходит, что стесняться ей вроде как и нечего. Как и не за что обижаться на такое хамское поведение разбалованного мальчишки.