Спустя вечность

Я часто беседовал с кельнером, который обслуживал меня в ресторане или в гриль-баре отеля. Это был человек средних лет, темноволосый и невысокий, расторопный и услужливый, но не подобострастный. Его звали Губерт, и он знал кто я, хотя я ему не представился. Он никогда не докучал мне литературными разговорами, что любой другой кельнер легко мог себе позволить в теперешней Германии. Не говоря уже о прошлой. Губерт был очень смышленый, это я понял по многим его высказываниям.

Гриль-бар, где я чаще всего ел, кажется, был каким-то образом связан с большим фойе и приемной. Однажды Губерт наклонился над моим столиком и шепнул:

— Обернитесь, посмотрите, кто пришел!

Это был сам рейхскомиссар Тербовен, топая сапогами, он ввалился в отель вместе со своей свитой, багажом и портфелями с документами. К счастью, я не знал никого из его окружения, очевидно, все они были из вермахта. Они мгновенно разошлись по лифтам.

Губерт выжидательно смотрел на меня, и взгляд его был пытливым, я пожал плечами, к тому времени я уже научился помалкивать.

Однажды я спросил у него, как идут дела на фронте, какие у него предположения. И тут он поразил меня:

— Все катится к черту! — Он даже не пытался понизить голос. — Германия проиграет эту войну так же, как проиграла прошлую! — Он замолчал, исчез на некоторое время, потом вернулся и сказал, на этот раз тихо и проникновенно:

— Вскоре в войну вступит Америка, ну а Россию им никогда не победить!

Я осторожно огляделся. По-моему, нас никто не слышал, но я сделал жест, что он свободен. Сидеть в отеле «Адлон» в разгаре войны и выслушать пораженческие предсказания кельнера Губерта едва ли было разумно. Я не мог даже представить себе, что он окажется прав. В то время армия Гитлера стояла под Москвой, и фюрер объявил, что войну Россия уже проиграла.

Позже мне пришло в голову, не был ли этот любезный Губерт обыкновенным провокатором. Ведь я был не единственный, с кем он делился своими соображениями, и какой-нибудь подвыпивший противник режима по неосторожности мог попасть в трудное положение. Особенно, если это был человек, за которым уже следили. Но может, я ошибаюсь, и мне не хотелось бы, чтобы Губерт оказался провокатором.

Помню мой последний день в Берлине. Наутро я должен был вылететь домой на гражданском транспортном самолете. В тот день я успел сделать три важных вещи. Дошел пешком по памяти до здания американского посольства на Унтер дер Линден. Из чистого любопытства. Занавески не были задернуты. Я видел людей, снующих внутри мимо сияющих чистотой окон, они спешили, как мне показалось, со сборами. Даже в немецких газетах можно было прочитать, как складываются отношения между этими двумя государствами: разрыв был только вопросом времени. Я простоял там недолго, знакомых в посольстве у меня не было, но у меня, как и у каждого идущего мимо, возникло чувство, что мы смотрим на сцену, где разыгрывается спектакль. Над Берлином нависла роковая тяжесть.

У меня еще оставались «карманные деньги» из тех пяти тысяч марок, которыми господин Гуттерер так щедро меня снабдил. Здесь мне было почти не на что их потратить, а возвращать назад — не хотелось, это могли понять как оскорбление. Но проходя по Фридрихштрассе, я наткнулся на букинистический магазин, где продавали старинные карты и сомнительные литографии неизвестных художников. Я дешево купил несколько карт, одну работу Домье^{121} и одну Гаварни

^{122}, которые были когда-то напечатаны в журналах, но тут они были выполнены в цвете и сверкали великолепием. Мне они показались подлинными, и я купил их совсем недорого. Я спросил у старика-хозяина, который один управлялся со всем в магазине, нет ли у него кого-нибудь из художников, считавшихся в свое время экспрессионистами, почему-то по его виду я определил, что у него должно быть припрятано что-нибудь любопытное. Но он добродушно засмеялся — о нет, у него уже давно нет ни Нольде, ни Кокошки^{123}, их убрали, когда их стали считать экспрессионистами.

— Вы американец? — спросил он, посмотрев на мою одежду.

— Нет, норвежец.

— Понятно, тогда, может быть, я могу предложить вам старое немецкое издание «Плодов земли»^{124}

?

— Предложить можете, но оно у меня уже есть…

Самое интересное я припас на конец. В телефонной книге я нашел номер телефона нашей с Тони Эрегди подружки, с которой мы познакомились четыре года назад — актрисы Тины Шнайдер. Она оказалась дома, обрадовалась, удивилась, и мы договорились вместе пообедать и выпить хорошего вина.

Тина была высокая и крупная, с широкими бедрами, воплощение нового немецкого идеала женщины. Замужем она не была и не хотела выходить, хотя кавалеров у нее было хоть отбавляй. У нее было привлекательное личико, маленькое в сравнении со всей фигурой, и сверкающая улыбка. Она исполнила несколько второстепенных ролей в немецких фильмах, и я всегда отмечал, как талантливо, с юмором и тонкой иронией она использует возможности, которые ей дает роль.

Я зашел за ней в мансарду, которую помнил по прежним временам, в старом доме на Александер-плац.