Спустя вечность

Когда страдания Кнута Гамсуна в Психиатрической клинике подошли к концу, мы с писателем Христианом Гиерлёффом поехали в Виннерен, где находилась клиника, и забрали его оттуда. Он был ужасно подавлен. Во время моего последнего визита, он был еще в состоянии спуститься в маленький парк, окружавший клинику. Мы сели с ним на скамью в стороне от остальных пациентов, которые бродили по дорожкам. Со мной был мой сын Лейф. Я уже писал об этом раньше, но не могу забыть эту сцену и расскажу о ней еще немного. У меня был с собой пакет винограда, редкое лакомство в то время, отец был рад любым фруктам…. Когда я был мальчиком, он рассказывал мне о сказочно вкусном винограде, который он ел на Кавказе, сладком и с очень тонкой кожицей. Он снова вспомнил о нем, наверное для того, чтобы что-то рассказать Лейфу. Отец погладил Лейфа по голове, поблагодарил за виноград, и некоторое время мы сидели молча. Потом, оглядевшись по сторонам и подождав, когда двое проходящих мимо людей отойдут подальше, он наклонился ко мне и прошептал мне на ухо:

— Ты себе не представляешь… здесь настоящий ад!

Дальше последовали какие-то бессвязные слова, и я понял, что он не в силах собраться с мыслями, чтобы подробнее рассказать об этом, уж очень он боялся, что кто-нибудь услышит его характерный для глухих громкий голос.

Через неделю, когда мы ехали на автомобиле через город, Гиерлёфф пытался его подбодрить, показывал на знакомые дома, на улицу Карла Юхана, на ратушу. Мы подъехали к пристани у крепости Акерсхюс, откуда отходил наш пароход. Гиерлёфф с отцом первые поднялись на борт, я шел следом с чемоданом отца. Нашу поездку в Арендал и как мы плыли на пароходе Гиерлёфф описал в своей небольшой книжке «Собственный голос Кнута Гамсуна»^{131}

. О том, что позднее из-за бескомпромиссности отца, не позволившего кое-что вычеркнуть из книги «На заросших тропинках», между друзьями произошел разрыв, никто не жалеет больше, чем я. Гиерлёфф бескорыстно и великодушно поддерживал отца все эти годы, когда старые знакомые отвернулись от него. Он долго был другом отца. И Мунка. Этот человек умел находить общий язык с гениями. Гиерлёфф потерял доверие отца, а этого не произошло бы, если бы он проявил выдержку и не стал вмешиваться в ту область, в которой отец привык царить безраздельно. Спор шел вот о чем: должна ли в книге отца упоминаться фамилия главного врача Психиатрической клиники профессора Лангфельдта или только его должность? Часть сильных выражений отец все-таки вычеркнул, но фамилия профессора, по его мнению, должна была навечно сохраниться в его книге. Он проигнорировал угрозу, что на него подадут в суд за клевету (такая попытка ни к чему не привела), и просил избавить его от вмешательства Гиерлёффа.

Отца снова отправили в дом для престарелых в Ланнвик, и он получил ту же комнату, которая была у него до того, как его забрали на «судебно-медицинское обследование». Он вернулся в дом для стариков и особо это подчеркивал. Не в дом для престарелых, как говорят теперь. Престарелых может быть много, но не все из них старики. Это название введено каким-то официальным учреждением, и, как все другие «языковые находки», оно ошибочно — не что иное, как доброжелательное иносказание, означающее, что человек просто стар.

Я приведу выдержку из его письма того времени. Все его письма когда-нибудь будут изданы, поэтому я многие пока откладываю в сторону, чтобы следовать за ним именно в эти тяжелые годы, вплоть до того дня, когда он уже не мог разобрать собственного почерка.