Спустя вечность

«27.3.46.

Спасибо за письмо. Нет, я не вернулся в Нёрхолм, не понимаю, почему Гиерлёфф распускает такие небылицы. Моей ноги не было там с тех пор, как одиннадцать месяцев назад констебль увез меня оттуда. И я не собираюсь возвращаться туда до того, как Мальчик[58] и мама отбудут свой срок, я изгнан из собственного дома, подобно известному стряпчему Даниельсену из Гримстада. Но, похоже, я так и не дождусь возвращения.

Два дня назад я написал объяснительное письмо Гиерлёффу и прошу его переслать это письмо тебе. Я не в силах переписывать его дважды. Писать так трудно. Но ты должен будешь вернуть ему письмо, чтобы мне не писать снова. Оно может нам понадобиться…

По-моему, мне стало немного лучше в последние дни, правда речь идет не о том, чтобы „писать“, для этого я не гожусь. Я не могу даже просмотреть бумаги, после того как их все перемешали в этом заведении…»

«21.5.46.

Дорогой Туре,

Когда мама была у профессора и ты встретился с ней на Западном вокзале, она сказала тебе, будто ничего не сказала? И ты должен мне это передать?

Я, со своей стороны, не сказал профессору ни слова, поэтому так нелепо, что он вызвал и расспросил ее.

Я мало написал сегодня, но ведь я уже старый человек.

Папа».

В доме для стариков он имел возможность читать газеты. Он прислал мне вырезку из «Дагбладет», в которой было напечатано интервью со шведским живописцем Исааком Грюневальдом, который приводит много очень точных замечаний о современной живописи. В том числе: «К художнику, который осмеливается написать чистую и хорошо одетую даму, относятся с подозрением».

Письмо, которое последовало за этим, говорит о многом. Отец понемногу приходил в себя.

«(Ланнвик, Дом для престарелых).

Вторник 28/5 46.

Дорогой Туре.

Оказывается, даже самому Грюнневальду надоела социальная живопись. Это вода на мою мельницу. Ты, Гиерлёфф и, может быть, кое-кто еще надеются, что со мною здесь произойдет чудо, но это нелепо, мне 87 лет, три месяца назад я был как желе, а теперь благодаря уходу могу сесть на толчок без посторонней помощи. Единственное, чем я занят, это попыткой вести жалкий Дневник, — немного рефлексий, немного стихов, немного правды, но я благодарен Богу, что еще способен на это… Большая часть того, что я писал в клинике, попала в эти ужасные „Наблюдения“, но, как я понимаю, не все. Мне бы получить остальное. Однако будь осторожен и не спеши с этим, ни ты, ни Гиерлёфф. Этот благословенный Гиерлёфф прислал мне ящик книг, которых хватит на мое время… Передай детям, что мне было приятно и весело смотреть на них.

Папа».