Среди гор

— Товарищи! Не представляйте себе, что ликвидировать кулака как класс так же просто и легко, как согнать с горы табун. Это не пройдет безболезненно и мягко. А почему, спрашивается? Потому, что такие, как Киизбай, добровольно не сложат руки и сами не пойдут в милицию. Они будут сопротивляться из последних сил. Они будут искать выхода, будут изворачиваться и даже будут судиться, и на это бай имеет право… Каждый человек имеет право защищать себя… Это не запрещено законом… А поэтому не будем прежде времени указывать пальцем в лицо и называть: «Ты — бай», «Ты — мироед», «Ты — угнетатель». Нельзя вызывать у людей озлобление и страх… А вы, товарищ Шарше, — Канимет-уулу строго повысил голос, — не шумите попусту и не выставляйте себя бедняком к месту и не к месту! Бедняк тоже должен знать всему меру… Тот, кто извращает нашу политику, пусть он будет трижды чернопятым бедняком, он ответит перед советской властью! — Канимет-уулу откашлялся и начал говорить еще горячей. — Стало быть, не только Шарше и не только Сапарбай, но и каждый из нас, кто сидит здесь, должен крепко-накрепко запомнить, что главное — это наше внутреннее единство! В дни Октябрьского переворота великий Ленин обратился ко всем пролетариям с призывом к единению и сплочению, вот поэтому рабочие и смогли сбросить царя с трона, а если бы не было этого единства, то в тысячу девятьсот семнадцатом пролетариат не смог бы завоевать власть. Там, где дружба, единство и справедливость, там враг бессилен против нас!

Слушая Канимет-уулу, Шарше сначала было ершился, бросая возмущенные взгляды, но постепенно понял, видимо, в чем дело, и теперь уж виновато поглядывал вниз.

— Завтра соберем общее собрание мужчин и женщин! — напомнил активистам в конце своей речи Канимет-уулу. — Только давайте запомним, что народ, который испокон веков кочевал со своим скотом и для которого свой скот дороже всего на свете, может, и не сразу поймет смысл и значение коллективного хозяйства.

И не удивительно: ведь даже когда перекочевывали со старого стойбища на новое, то и тогда люди страшились пути, молились богу, чтобы верблюд не поскользнулся на склоне, чтобы жеребенок не задохнулся на перевале, чтобы вьюки не сорвались в пропасть и чтобы цела осталась посуда! А завтра не одна юрта, не одно хозяйство, а весь народ, оставив стойбище старой жизни, перекочует на стойбище новой жизни. Многие не решатся на такой шаг, многие будут оглядываться назад… И никому это не запретишь. Мы не можем приказать людям, не понимающим новое, чтобы они не оглядывались на свое прошлое, мы не можем им приказать: «Хочешь не хочешь — иди!» Наша задача в том, чтобы показать тому, кто не видит, разъяснить тому, кто не понимает. Мы сами должны подавать народу личный пример. Если вы, сидящие здесь активисты, будете медлить и выжидать, то простые дехкане тем более будут сомневаться и смотреть в землю, поэтому вы должны записаться первыми. Кто завтра первый начнет это великое дело, тому советская власть будет благодарна всегда!

Выступлением Канимет-уулу остались довольны все: даже Киизбай и тот был удовлетворен.

— Так и надо этому негодному голяку Шарше, он думает, наверно, что все законы правительства он держит в своей руке, — говорил Киизбай, злорадствуя. — Нет, во все времена справедливость исправляет дела несправедливого! Если советская власть действительно справедливая, то она должна относиться ко всем нам одинаково. Не может быть, чтобы все делалось так, как это захочется рваношубому Шарше. Над ним тоже есть начальство — это Канимет-уулу, который говорил справедливо.

Не только Киизбай, но и Отор, Шоорук, Бердибай и другие баи в этот день немного приободрились.

— Хотя некоторые куцехвостые активисты в аиле и притесняют нас, но, оказывается, главный закон стоит за справедливость. Если бы не так, то начальство, прибывшее из верхов, не одернуло бы поводья Шарше, — толковали они меж собой.

— Как нам быть, Шооке? — обратились к Шооруку с раннего утра собравшиеся аткаминеры. Шоорук ответил им откровенно:

— Что ж тут думать, как быть… Ведь и для правительства нужен народ, нужны живые люди… А если одних будут сажать, других — выселять, то кто же будет работать на казну государства, кто ее будет пополнять? Вот мы и говорим, что законы власти справедливы, потому что власть думает о судьбе всего народа, а выскочек призывает к порядку.

После этих ободряющих слов Бердибай и Карымшак пошли на общее собрание, не ожидая приглашений, но сам Шоорук остался дома.

— Что мне там делать в такую стужу! Вы послушаете, и довольно с нас… А мне теперь только в тепле кости греть…

— Шооке, а как же быть нам: вступать в артель или нет? — спросил растерянно Карымшак.

— Что же тебе сказать, мой Карымшак. Скорей всего нас к этой артели близко не подпустят… Ну, а если проявят широту закона, разве я стал бы отказываться! Кого народ не принимает, того и земля не принимает, как говорится. Если они прижмут тебя к груди своей, то совет мой тебе, Карымшак, не оставаться в стороне от народа.