Среди красных вождей. Том 1.

Если, как мы видели, убийство Мирбаха повлекло за собою такую паническую тревогу среди посольских служащих, то другое событие, разыгравшееся довольно скоро вслед за ним, уже окончательно ошеломило их. Оно вызвало самый неприкрытый страх за самих себя, за свою жизнь. Им, очевидно, уже померещился призрак суровой расправы (Эта вечная тревога и ожидание расправы были явлением перманентным, и не только среди мелких служащих, но — что особенно стоит подчеркнуть и отметить — также и у весьма ответственных деятелей советского правительства. Я приведу беседу с одним близким мне товарищем и приятелем, стоявшим и сейчас стоящим на весьма высоком посту. Беседа эта имела место в Берлине. К сожалению, в силу серьёзных причин, не могу привести имени этого товарища, кстати сказать, человека глубоко честного… Мы с ним часто беседовали в Берлине. Как-то раз, поражённый его крайне болезненным видом, я сказал ему: — Да вам следовало бы уехать отсюда полечиться в какую-нибудь санаторию… — Нет, Георгий Александрович, — грустно ответил он мне. — Нельзя мне уехать, мне надо ждать своей судьбы… решения своей участи… и это будет скоро… — Бог знает, что вы говорите, — сказал я, — какие-то загадки… «ждать своей участи»… какой участи? — Какой участи? — повторил он мой вопрос. — Наша участь такая: нам будет отпущено столько воздуха, сколько требуется для одного человека… — Ничего не понимаю, — возразил я. — Всё какие-то загадки…

В продолжение всего этого разговора он ходил по комнате. Но тут он вдруг остановился, подошёл ко мне и, слабо и жалко улыбаясь, в упор глядя на меня, многозначительно и резко провёл рукой себе по горлу, слегка высунув язык, и сказал: — Вот наша участь… — Не понимаю, — проговорил я в недоумении. — Всё не понимаете? — спросил он. — Я говорю, нам будет отпущено столько воздуха, сколько требуется для человеческого тела…. для повешенного… Теперь понимаете?… Да, нас ждёт виселица… И мне и вообще нам, нам нельзя уехать. Но вам, милый Георгий Александрович, вам следует уехать, и как можно скорее расстаться с нами… мы обречены и должны тянуть до последней возможности… Ведь, конечно, наша попытка окончится провалом, и нас ждёт суровая расправа… Это Немезида…. Мы заварили кашу и нам же следует её расхлёбывать… А вы имеете право избежать этой расправы… уезжайте….

И примерно через год, уже в Москве, тот же мой товарищи, занимавший ещё более высокий пост, опять возвратился к этой теме и снова стал уговаривать меня воспользоваться случаем и отойти от советского правительства, чтобы не делить с ним его участи… И он снова повторил свою метафору о «количестве воздуха»… Разговор этот происходил в Москве в то время, когда Деникин, успешно наступая, был уже под Тулой, и когда все советские деятели от великих до малых трепетали и, не скрывая своей паники, говорили о расстрелах и виселицах. — Автор.)…

Я говорю о покушении на жизнь Ленина… Известие это пришло к нам поздно вечером по телеграфу. Я живо помню, как это было. Я спускался из своего помещения, чтобы пойти к прямому проводу. Навстречу мне попалось несколько совершенно растерянных сотрудников.

— Георгий Александрович, — сказал один из них, — вы знаете… Ленин или убит или тяжело ранен…

Я остановился, поражённый этой неожиданной новостью. Ко мне подошёл секретарь консульства, Ландау. Лицо его было искажено выражением самого неподдельного животного страха, губы и руки его дрожали и всего его подёргивало.

— Да, Георгий Александрович, — едва выговорил он, — теперь нам конец… всех нас перебьют…

Это была первая телеграмма, очень краткая, с сообщением о том, что Ленин ранен какой-то женщиной, Дорой Каплан… И вот все сразу заволновались, не просто заволновались, а заметались в каком-то бессмысленном ужасе. С некоторыми сотрудницами сделалась истерика… Не взирая на явное искажение полученных извести, все стали говорить не о ранении, а об убийстве. Все мои попытки уговорить и урезонить мечущихся в страхе сотрудников, были тщетны. Они сбивались в беспорядочные кучки, жестикулировали, быстро и нервно перебрасывались словами, убегали, снова возвращались и уже, не сдерживаемые ничем, говорили: «Что с нами будет… всех нас перебьют… конец всему»…

Особенно волновались и приходили в отчаяние, к моему удивлению, наши красноармейцы, латыши. Один из них сказал, обращаясь ко мне — Ну, уж теперь нам, латышам, не сдобровать… за нас, за первых примутся…

Не знаю уж, как это стало известно в Министерстве Иностранных Дел, но мне оттуда позвонили по телефону с тревожным запросом, правда ли, что Ленин убит. Я ответил, сообщив содержание телеграммы…

Вся эта паника улеглась и тревога сменилась ликованием, животным ликованием за свою шкуру, когда последующие телеграммы принесли подробности покушения и всем стало ясно, что рана, нанесённая Ленину, не опасна.

V