Среди погибших не значатся. Подступы к «Неприступному».

А на другой день появился как ни в чем не бывало, по–прежнему приветливый и очень бодрый.

– Фогт, оказывается, психологический эксперимент над вами осуществлял, – весело сообщает он. – Хотел подольше подержать в одиночестве и без дела, чтобы потом вас жажда деятельности обуяла. Я случайно слышал, как он об этом Краузу сообщал. Но его торопит старшее начальство, которому он поспешил, наверно, доложить о ваших опытах по искусственной детонации минных полей. Сокрушался утром, что придется прервать свой «психологический эксперимент». В общем, если не сегодня, то завтра непременно к вам пожалует.

Фогт действительно «жалует» к ним на следующий день рано утром.

– Здравия желаю, господа! – бодро восклицает он. – Не заскучались вы тут без работа? О, я знайт, таким энергичным людям, какими есть вы, это нелегко. Да, да! Я это хорошо понимайт! Но есть идея – снова поработать. Поэкспериментировать! А? Как вы на это посматриваете?

Он молодцевато прохаживается вдоль нар, терпеливо ожидая ответа советских офицеров. Но они молчат.

– Я понимайт, – снова произносит он, – у вас нет пока ясность по этот вопрос. Будем тогда немножко его прояснивать. Что я имейт в виду под эксперимент? Так, да? Очен корошо! Не будем играйт в мурки–жмурки, все должен быть начистота. Так, да? Я тоже за такой условий. Итак, что есть предлагаемый вам эксперимент? Он есть корошо вам известный обстрел минный поля. То, что вы уже делал там у себя под Белгород. Вам ясен мой мысль?

Видимо давая советским офицерам возможность хорошо вникнуть в смысл его слов, капитан Фогт некоторое время молча дефилирует перед ними почти строевым шагом.

– Ну, так как? – резко останавливается он перед подполковником Бурсовым.

Советские офицеры по–прежнему угрюмо молчат.

– Вам надо подумайт, так, да? Я не принуждайт вас. Вопрос есть очен серьезный. Я понимайт. Но раз мы договорились быть начистота, не буду от вас скрывайт: или вы продолжайт тут свой эксперимент, или шагом марш Майданек, Освенцим, Маутхаузен! А пока счастливо оставайтесь!

И он уходит все тем же чеканным шагом.

Даже оставшись вдвоем, Бурсов и Огинский продолжают молчать.

– Ваше мнение, Евгений Александрович, – вволю находившись по бараку, спрашивает Бурсов.

– Ни в коем случае не соглашаться!

– А я, напротив, за то, чтобы согласиться.

Густые черные брови Огинского, наверно, никогда еще не поднимались так высоко.

– Вы шутите, Иван Васильевич?

– Нисколько.

– Тогда я вас не понимаю.

Бурсов ложится на нары, забрасывает руки за голову и сосредоточенно смотрит в потолок. Похоже, что он не собирается объяснять Огинскому своего решения.

«Ну и характер у человека!..» – почти с раздражением думает Огинский о Бурсове.

– Я, знаете ли, не собираюсь в Майданек, – произносит наконец подполковник. – Я хочу покинуть эту гостеприимную обитель господина гауптштурмфюрера Фогта по собственному желанию, а для этого необходимо время. Вот мы не торопясь и начнем с вами эксперименты по детонации минных полей. Не допускаете же вы, что тут они могут увенчаться успехом? А раз так, то…

– Но и немцы не дураки, – перебивает Огинский, – догадаются, наверно, что мы будем водить их за нос.

– А пока догадаются, мы что–нибудь придумаем.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

На другой день, получив согласие Бурсова и Огинского капитан Фогт довольно потирает руки.

– О, это очен корошо! Это есть благоразумство! Мне приятно имейт дело с такими благоразумными людьми. Но прошу и меня тоже считайт не очен просточковатым. Никакой саботаж с ваша сторона не должен быть. Все начистота, и никакой махлевка, – улыбаясь, подмигивает он Бурсову, очень довольный, что ему удалось употребить такое русское словечко, как «махлевка». – А чтобы у вас не возникайт соблазн ввести меня в заблуженство, с вами будет сотрудничать один наш немецкий доктор. Это вы имейт в виду и не огорчайт меня глупством.

При разговоре капитана Фогта с Бурсовым и Огинским присутствует и лейтенант Азаров.

– Ну вот мы и договорились, – обращается к нему Фогт. – Теперь, господин старшина, вы имейт возможность перевести их в блок старших официров.

– Слушаюсь, господин капитан! – браво козыряет и щелкает каблуками Азаров.

Фогт уже направился к дверям карантина, собираясь покинуть барак, но вдруг, вспомнив что–то, возвратился с полпути:

– Да, вот еще что: на работа с вами будет кроме наш доктор ваш старший лейтенант Сердьюк. Корошо?

– Нет, не хорошо, – решительно возражает Бурсов.

– Почему так?

– Потому, что он негодяй!

– О, да, да! Это немножко есть. Вы имейт в виду, что он рассказал нам об этот ваш эксперимент? Но он очен вас хвалил. Говорил, что вы оба есть большой талант. Но я вас понимайт, тут немножко есть мерзавство. И я согласен с ваша просьба. Вы будете работать с одним только наш доктор. Он есть очен короший парень, и он вам будет понравиться.

В блоке старших офицеров, куда Азаров приводит Бурсова и Огинского, вскакивают с нар семь майоров. Все они уже немолодые, с очень усталыми лицами и какими–то бесцветными глазами. Лишь у майора Нефедова, самого старшего из них, светится в глазах живая искорка.