Среди погибших не значатся. Подступы к «Неприступному».

– А разъяренный фельдфебель Ханке, будучи совершенно уверенным, что Азаров их дурачит, смело шагнул на минное поле и сразу же подорвался, да так основательно, что в тот же день и умер, не только к нашей радости, но и к явному удовольствию капитана Фогта. Кажется, этот Ханке доносил на своего начальника в гестапо. С тех пор и стал лейтенант Азаров «фаворитом» Фогта.

– А как же все–таки сам Азаров не подорвался? – спрашивает Бурсов.

– Не любит он на эту тему распространяться, но тут либо действительно фатальный случай, либо он знал все–таки, где именно мины стояли. Минер ведь он отличный, и глаз у него молодой, приметливый. А в общем–то, конечно, все это на чудо похоже. Суеверный Фогт и воспринял, видимо, все это как настоящее чудо.

Когда после завтрака лейтенант Азаров появился в блоке старших офицеров, Бурсов посмотрел на него с невольным уважением.

Несколько минут спустя лейтенант ведет Бурсова о Огинским через проходную арку к небольшому домику под черепичной крышей, в котором находится канцелярия капитана Фогта. Часовой, хорошо знающий Азарова, беспрепятственно пропускает их.

– О, добрый утро! – весело приветствует их капитан Фогт. – Познакомьтесь с наш специалист по взрывчатка господином Штрейтом.

Из–за стола встает очень тощий немец с морщинистой шеей и большим кадыком. Небрежно представляется:

– Гюнтер Штрейт, доктор технических наук. Как мы будем с вами изъясняться? Я ведь не владею русским языком, – беспомощно разводит он руками.

– Зато мы знаем немецкий. Я посредственно, майор хорошо, – кивает Бурсов на Огинского.

– Тогда все в порядке, – удовлетворенно кивает головой Штрейт. – Можем мы приступить к делу тотчас же? – обращается он к капитану.

– О да! Пожалуйста! Я не буду вам мешать, – обрадовался Фогт и пошел куда–то, пожелав доктору и советским офицерам успеха.

На докторе Штрейте светло–серый спортивный костюм и тирольская шляпа с пером. На длинном носу с горбинкой старомодное пенсне.

– Ну–с, я слушаю вас, господа, – произносит он, широким жестом гостеприимного хозяина предлагая офицерам сесть. – Не скрою от вас – меня интересуют ваши эксперименты, потому что я тоже проделывал нечто подобное. И должен вам признаться, у меня ничего пока не получилось. Поэтому очень любопытно, что же получается у вас?

«С чего же начать?.. – лихорадочно думает Бурсов. – Этот доктор, очевидно, большой знаток взрывного дела, и его не так–то просто будет провести…»

Но тут на помощь ему приходит Огинский.

– Надо полагать, – степенно начинает он, – детонация конденсированных взрывчатых веществ у вас в Германии столь же мало изучена, как и у нас в Советском Союзе.

– Видимо, так обстоит дело и вообще в мировой науке, – уточняет Штрейт. – Я знаю работы вашего Зельдовича, который сумел теоретически обосновать невозможность сверхзвуковых режимов при распространении детонационной волны. Тем самым с исчерпывающей полнотой вывел он условие Чепмена–Жуге. Но ведь все это относится к детонации газов, нам же необходимо применить условие Чепмена–Жуге к детонации конденсированных взрывчатых веществ.

«А что же такое условие Чепмена–Жуге? – тревожно проносится в мозгу Бурсова. – Знает ли это Огинский?..»

– Вы абсолютно правы, господин доктор, – соглашается с ним майор Огинский таким спокойным тоном, что Бурсов сразу же успокаивается.

– В условие Чепмена–Жуге, – немного подумав, продолжает Огинский, – входит, как известно, скорость звука в продуктах взрыва. Однако насколько просто определяется эта скорость в неплотных газах, настолько сложно выразить ее теоретически в газах, сжатых до плотности твердых тел, молекулы в которых соприкасаются между собой. Некоторые исследователи, пытаясь учесть это обстоятельство, рассматривают молекулы как твердые шарики. Такая модель удобна, конечно, когда изучаются отдельные столкновения молекул, но разве она в состоянии отразить действительные свойства всего плотного вещества?

– Какое же решение предлагаете вы? – снимая с носа пенсне, спрашивает доктор Штрейт. По тону его голоса и выражению лица чувствуется, что он проникается все большим доверием к Огинскому.

– Обратили вы внимание на то обстоятельство, господин доктор, что в очень уплотненных газах давление имеет двоякую природу? Оно является одновременно как бы и тепловым и упругим при совершенно различной природе этих явлений. Сильно сжатый газ ведет ведь себя как комок сцепленных пружинок, а неплотный – подобно рою мух, бьющихся о стенку.

«Теперь бы подкрепить ему свою эрудицию какой–нибудь мудреной формулой, – возникает у Бурсова заманчивая мысль. – Тогда у этого немецкого ученого мужа не останется уже ни малейшего сомнения в нашей компетентности по вопросам детонации взрывчатых веществ».

И Огинский, будто прочитав его мысли, просит у Штрейта авторучку и торопливо пишет на чистом листе бумаги, лежащем на столе капитана Фогта.

– Вам знакома эта формула, господин доктор? – спрашивает он Штрейта.

– Видимо, это формула скорости протекания детонации? – морщит лоб Штрейт, склоняясь над листком бумаги и смешно вытягивая вперед длинную шею. – Из чего же, однако, она складывается?