Средневековая Европа. От падения Рима до Реформации

В 830 году Людовик со своими сыновьями справился, но приструнить их окончательно не смог, и три года спустя они восстали против него снова. На этот раз победа осталась за ними: когда Людовик выступил против мятежников у эльзасского Кольмара – на равнине, впоследствии прозванной Полем лжи, – изрядная часть его войска вероломно перешла на сторону противника; император был отправлен в заточение, на троне воцарился его сын Лотарь. Почему войско покинуло Людовика, мы не знаем; исторические источники достаточно подробны, однако представляют собой не более чем манифесты каждой из сторон. Известно нам следующее: на Компьенском собрании в октябре того года вельможи и епископы королевства постановили не только низложить Людовика, но и потребовать публичного покаяния в своих проступках. В дошедших до нас текстах, написанных участвовавшими в собрании епископами, среди прегрешений Людовика числился военный поход, предпринятый во время сорокадневного поста; требование принести клятвы, противоречащие данным ранее (то есть совершить клятвопреступление), а также злодеяния более стандартные, такие как высылка неугодных или убийство короля Италии Бернарда. Однако было ли последующее покаяние Людовика в Суассоне добровольным и потому действительным или вынужденным и потому – несмотря на пережитое королем унижение – недействительным? Обряд мог расцениваться – и расценивался – по-разному, о чем свидетельствуют наши источники. Когда на следующий год между сыновьями Людовика начались распри, позволившие ему вернуться на трон, недействительность раскаяния усиленно подчеркивалась, в том числе особенно рьяно на собраниях 834–835 годов. К тому времени весь период смуты считался происками дьявола[131]

.

Переписать последние пару страниц в сугубо светском ключе ничего не стоит, и историки проделывали это не раз. Тогда получается, что Людовик был не в силах сладить со своими отбившимися от рук сыновьями, которые рвались к власти и беспокоились из-за того, что у второй жены отца подрастал собственный сын. Кроме того, имелись враждебно настроенные политические игроки калибром поменьше, графы и епископы, попавшие в немилость у Людовика и перешедшие в стан Лотаря, такие как Агобард Лионский (писавший часть текстов собрания 833 года). Нельзя отрицать, что именно на этом политическом фоне развивались события тех лет и личные интересы играли в них ключевую роль. Но это не значит, что участники считали нравственно-религиозную окраску происходящего, подчеркиваемую во всех наших источниках, искусственной. В таком случае вряд ли понадобилось бы настаивать в Компьене на покаянии, а до того – раздувать панику, на волне которой были созваны соборы 829 года. Суть в том, что в высокой политике Каролингов все к тому времени поверялось гипотетическим Господним одобрением, поэтому покаяния и другие церковные обряды казались всем участникам совершенно нормальным способом решения политических проблем. Подход не самый практичный (скажем, истерия 828–829 годов многим покажется бесполезной тратой всеобщего времени), но именно таким он был. Даже во времена смуты политические деятели Каролингов не снижали свои непомерные амбиции, поскольку считали, что любые их поступки, в том числе и неудачные, имеют принципиальное значение для Господа.

Аналогичная морализаторская окраска сохранялась и в 870-х годах во многих политических маневрах (частью весьма сомнительных) у кузенов Каролингов. В 880-х годах тенденция слабеет, и хотя полностью не исчезает, Карл Толстый такого рвения уже не выказывает. Однако своим наследием этот представитель династии интересовался живо: по его заказу в 885–887 годах Ноткер Санкт-Галленский писал свои «Деяния Карла Великого» – сборник большей частью вымышленных рассказов об уже полумифическом, определенно выступающем аллегорической фигурой императоре. Если верить Ноткеру, Карл Великий, которого он называет «бдительным», велел расположить окна во дворце так, «что он чрез решетку своего терема мог видеть все ‹…› притом никто из них не мог утаиться от взоров проницательного Карла»[132]. То, что воплощением образа Карла Великого через 70 лет после смерти императора стали надзор и бдительность, согласуется с тем, что мы видели в этой главе до сих пор. Имперское правление Каролингов опиралось на знания и коммуникацию, а также на убеждение, что императору будет известно все. Однако не менее всеохватывающим был и бдительный надзор Господа за дворцом и всей империей.