Срубить крест

- В лесу кто-то стонет, - сказал он. Мы продрались сквозь густые ветви, и я увидел лежащего в траве человека в поношенной, грязной одежде, нa вид ему можно были дать лет шестьдесят-семьдесят. Он был без сознания. Из раны, рассекавшей его лоб, сочилась кровь, заливая лицо.

Нам пришлось повозиться с ним довольно долго - мы смыли кровь, продезинфицировали раны (еще три были на плечах и спине), заклеили их биопластырем, обработали синяки и ссадины, вправили вывихнутое плечо, сделали уколы. Неизвестный перестал стонать и заснул. Петрович внимательно осмотрел и выслушал его.

- Ничего опасного, - сказал он наконец.

Примерно через час неизвестный пришел в себя.

- Кто вы? - спросил он тихо, всматриваясь в нас. - Меня зовут Алексей, а моего товарища - Петрович. Скажи, что с тобой случилось?

- Я... умру? - он смотрел на нас с испугом и надеждой.

- Через пять дней ты будешь здоровехонек. Все, что теперь тебе необходимо, это покой, сон, хорошее питание. Где ты живешь?

Неизвестный долго молчал, закрыв глаза. Потом попробовал подняться на ноги, но силы ему отказали.

- Помогите мне добраться до дому, - прошептал он. - Это совсем недалеко. Один я не смогу. Потом... дома я все расскажу.

- Ты понесешь его на руках, Петрович, - сказал я и пошел за Росинантом. Тот стоял на дороге, где мы его бросили, свесив голову и хвост, ни на шаг не сдвинувшись с места.

Мы блуждали по лесу довольно долго, пока, наконец, не отыскали запрятанный в самой глуши домишко. Жилище незнакомца выглядело убого и снаружи, и внутри. Мы уложили пострадавшего на кровать, напоили, дали таблетку антеина. Постепенно наш пациент приободрился.

- Скоро ночь, - сказал он. - Оставайтесь у меня... Мне будет плохо одному.

Я понял, что он боится одиночества, темноты, своей слабости, чего-то еще.

- Хорошо, мы переночуем здесь. Сегодня тебя не стоит оставлять одного. Но я попрошу тебя назвать свое имя.

- Увы, у меня давно уже нет имени. Мое имя отобрано и передано другому, потому что я нарушил один из основных запретов - я слишком долго живу. А когда-то меня звали Летуром.

- Ты - Летур?! - чуть не закричал я. - Художник Летур?

- Нет, я не художник. Художник - это мой сын. Скажи - ты что-нибудь знаешь о нем? Неужели он еще жив?

Я оглянулся на робота. Петрович спокойно стоял у стены. Ему было все равно - сидеть, стоять или лежать.

- Я попрошу тебя позаботиться о лошади, - сказал я ему. - Расседлай ее, пусти попастись, да проследи, чтобы не сбежала. А если что-нибудь понимаешь в лошадях, подумай, как ее немного приободрить.

Робот ушел, и я облегченно вздохнул. Он наверняка знал кое-что о художнике Летуре, и мне не хотелось при нем говорить неправду. Но не мог же я сказать израненному человеку, что его сын погиб!

- Я слышал, что твой сын - талантливый художник, Он написал замечательный портрет принцессы Ганелоны, Принцесса его очень ценит и любит. Вот и все, что я с нем знаю.

Мой пациент так и засветился от счастья.

- Спасибо тебе. Твои слова - самое радостное, что я услышал за всю свою лишнюю жизнь!

- Расскажи мне все по порядку, Летур. Я ничего не понимаю. Какая лишняя жизнь? Что все это значит?

И он начал рассказывать. Только теперь передо мной стала вырисовываться подлинная картина жизни на Изумрудной - кое о чем я уже знал от Ганелоны, о чем-то догадывался сам... Все оказалось сложнее и проще - и намного хуже, чем я мог предполагать.

- Прежде всего должен сообщить тебе, что все мы, населяющие эту планету, не являемся аборигенами. Мы иммигранты, пришельцы из другой системы, теперь никому не известной, появившиеся здесь сотни лет назад.

- Я знаю это. И даже знаю, откуда вы прилетели, потому что сам только сегодня прибыл оттуда. Ваша настоящая родина называется Земля, до нее сорок пять световых лет. Ты знаешь, что такое световой год?

- Знаю. Но сколько же времени ушло у тебя на дорогу?

- Сегодня утром я был еще дома.

- Поразительно... Наши предки провели в ракете много лет, пока добрались сюда. И это имело трагические последствия. Очевидно, в пути переселенцы подверглись действию какого-то фактора, изменившего наследственность. Люди начали умирать молодыми, и с этим не удалось ничего поделать.

Были и другие беды, неизбежные при подобных переселениях. На новом месте на беглецов обрушились неожиданные эпидемии, их косили беспощадные болезни. Одно время все существование колонии висело на волоске из-за огромной детской смертности. Наконец удалось найти прививку, которая спасала детей. Но со взрослыми все обстояло по-прежнему. Мужчины умирали в расцвете сил, как только достигали сорока лет, - умирали мгновенно, без мук, без каких-либо предшествующих симптомов. Женщины, продолжательницы жизни, воспитательницы детей, жили еще меньше.