Срыв* /*Fehlschlag/

– Нет, он еще спит. Так же глухо, как и ты. Про него Зигги тоже немного узнал – с моей, разумеется, подачи, я его теребил весь день.

Я откинулся на подушку. С каждой новостью становилось все тяжелее и тяжелее. Ладно, меня чем-то напоили, привели в номер и уложили рядом с мальчишкой, которого накачали наркотиками по самые уши. Как-то – я не знаю, как, и не хочу пока об этом думать – устроили наши с ним следы на кровати. Но что творится со мной? Я вчера до полудня вполне бодро общался с этим инспектором, действовал вполне здраво, и вдруг – опять отключка. Да еще на полдня и ночь. Что же мне такого вкололи? Вдруг это какой-то медленный яд, и я прямо сейчас потихоньку умираю?

– Олли, а что мне дали?

– Не знаю, Ник. Лаборатория пока не озвучила эти факты. Ну, по крайней мере, мне. Какой-то синтетический препарат.

– Хорошо… точнее, плохо, но ничего не поделать. Что ты узнал про мальчика?

– Мальчик, как мальчик. Подрабатывал в Зальцбурге, в пекарне, по вечерам.

– Несовершеннолетний? В учебное время?

– Да, там все чисто, все в рамках закона, он просто убирается после закрытия, ровно час. Если они, конечно, не врут. Но, судя по отчетам врачей и полиции, мальчик примерный. Наркотиков не принимал, даже алкоголем не баловался, судя по всему. Учится в Зальцбурге, в гимназии – причем, учится отлично. Из родителей наличествует только мать, которая работает уборщицей здесь, в термах, а после работы развлекается с бутылкой. Позавчера мальчик как раз возвращался с работы на поезде, как обычно. Из пекарни вышел, домой не дошел. Ну, ты понимаешь, почему.

– Его искали?

– Некому его искать, мамаша даже не заметила, что сына дома нет.

– Как же его опознали тогда?

– У него в куртке был школьный проездной, и мелочи какие-то в рюкзаке – блокнот, тетради…

Мы помолчали. У меня в голове не укладывалось, как может быть местный мальчик-отличник замешан во что-то нехорошее. Я принял решение о том, что приеду сюда отдыхать, буквально три дня назад. Когда же это все успели организовать?

– Давай подведем итоги. В чем меня обвиняют?

– Пока все уперлось в совращение этого мальчика, Ник. Ему 17, он был в твоей кровати. Наркотики с тебя пока сняты – препарат, который был у вас обоих, на смывах с твоих рук не обнаружен.

– Ну, хотя бы это…

– Не падай духом. Я уверен, мы докажем, что и мальчик к тебе в комнату попал без твоего на то желания. Ведь не было же желания?…

– Олли!…

– Я понял, понял. Держись. Отдыхай.

– Погоди… – я привстал, поискал глазами свою одежду, – мне нужно одеться. Я не могу лежать без штанов, даже одеяло не откинешь. Кстати… этот мальчик, он… тоже где-то здесь?

– Да, в соседней палате. Ты только не усугубляй свое положение, Ники. Если ты побежишь к нему сейчас, все будут думать, что ты с ним очень даже знаком, и занимался всем добровольно.

– Олли, мне нужно хотя бы что-то вспомнить, – я повысил голос, что со мной случалось редко, – ты понимаешь, у меня в голове – дыра! Абсолютная, черная дыра! Может быть, я посмотрю на него – и вспомню хотя бы что-то? Мне нужно попробовать!

– Не кипятись. Сейчас я попрошу сестру принести твою одежду. Только… Ники…

– Не нужно повторять. Я тебя хорошо слышал.

– Тогда… до встречи.

Олли ушел.

Я лежал, вцепившись в одеяло, и ощущал, как мелко-мелко дрожат стиснутые в кулаки руки. Меня колотил озноб, хотя в комнате было тепло. Что это все значит? Олли мне не верит? Олли думает, что я мог…?

3. H

Я знал Герберта Олли пятнадцать лет. Когда я, студент, пришел на учебную практику в прокуратуру, Олли практиковал уже лет десять.

Ему было неважно, получит ли он гонорар. Ему было важно только одно: виновен человек или нет. Это в нем меня и покорило: он защищал даже тех, кто не мог заплатить ему ни цента.

Одинаково качественно он защищал банкира, которого пыталась надуть его собственная жена при разводе – и бездомного, которого обвиняли в краже велосипеда. Студента-иностранца, которому пытались приписать убийство вместо самозащиты – и достопочтенного владельца ресторана, который не уследил за использованием просроченных продуктов. Олли было все равно, какого социального статуса его подзащитный, он плевал на деньги:  если он верил, что его клиент невиновен – он сворачивал горы. Даже если против его клиента был весь мир, Олли вставал против этого мира, и сражался до последнего патрона. Но если была хоть капля сомнения –  Олли отказывался сразу. Он просто изначально не брал такое дело, сразу, по-честному. Исключение составляли только те случаи, когда виновность выяснялась уже в процессе его работы… бросить дело на полпути  адвокат не имел права. Но честно говорил своему клиенту: дорогой, я попробую уменьшить твой срок. Вытаскивать тебя любым путем – уволь. Ни за что.

К слову сказать, по-настоящему виновных попадалось мало – Олли действительно умел видеть человека насквозь, и, лучше всякого детектора лжи, определять, правду ему говорит клиент, или нет.