СССР - потерянный рай

Горотдел КГБ располагался в маленьком отдельном двухэтажном домике, на первом этаже которого жил с семьей прапорщик (он нам и открыл дверь на звонок), а на втором этаже было несколько служебных комнат, в том числе и кабинет начальника КГБ. Это был довольно пожилой майор (впрочем, в форме я никого из КГБ никогда не видел даже во время праздников), который, встречая меня как родного сына, вышел из-за своего стола. Мы сели за стол для совещаний, что обычно всегда создает атмосферу некоторой близости и меньшей официальности, нежели разговор, когда начальник сидит за собственным столом.

Он начал беседу на отвлеченные темы, причем ругал наши советские порядки, словом, как я понимаю, пытался меня этим успокоить и расположить к себе. В конце концов, наговорившись, он сказал, что я, конечно, понимаю, что меня пригласили для дачи объяснений по поводу моих антисоветских разговоров, на что я ему заметил, что не вижу в этом надобности, поскольку у нас в стране свобода слова. И тут он мне объяснил ситуацию, и знаете, абсолютно правильно и логично. Смысл его объяснения был вот в чем.

-Действительно, у нас свобода слова и можно говорить о чем угодно. Но дело в том, что слово - это оружие, и каждый должен отдавать себе отчет, зачем он это оружие применяет - с какой именно целью, а для этого понимать, кому и что он говорит. Если он говорит с людьми, которые, как и он, хотят исправить недостатки на благо Родины, то это одно - это свобода слова и можно говорить о любых недостатках. Но если он говорит с человеком, который, возбужденный его словами, пойдет и совершит теракт, то болтун тоже будет виноват в этом теракте. Таким образом, вся свобода слова упирается в вопрос - ты твердо уверен в том, кому ты это слово говоришь? Ты отвечаешь за него и за свое слово? За то, что оно не приведет к вредным последствиям для твоей Родины?

Я, надо сказать, его понял и не стал строить дебильную рожу правозащитников Ковалева или Новодворской и талдычить об общечеловеческих ценностях. Майор по сути был прав. Поэтому я согласился написать объяснение, но попросил, чтобы они сообщили мне, о чем я должен написать, - что именно обо мне сообщили им их агенты. Они заулыбались, майор покрутил головой, но согласился. Они начали смотреть бумаги и сообщать мне суть моих высказываний (а я такое действительно говорил), и мне осталось изложить их в признательной форме на бумаге, закончив в конце какой-то надиктованной фразой о том, что я такое больше говорить не буду. Я написал, расписался и, между прочим, увидел, что облегченно вздохнул не только я, но и они. Я-то был несказанно рад, что они не спросили, кому я все это говорил, а свое облегчение они мне объяснили так.

Оказывается, дело на меня завел и вел монгол, но когда он уехал и передал начатое дело преемнику, то тот нашел его никчемным и решил закрыть. Но для этого требовалось получить с меня объяснение. Если бы я отказался его давать, то они вынуждены были бы официально меня предупредить и установить за мною слежку, что в конечном итоге могло привести к возбуждению уголовного дела. А так все уладилось, и они дело закрывают. Мы тепло попрощались, и куратор на тех же «Жигулях» отвез меня обратно на завод.

Я был счастлив, что все так хорошо окончилось, но на следующий день куратор снова позвонил мне и вызвал к себе в комнатушку: «Ты знаешь, начальство посмотрело твое объяснение и теперь надо его немножко поправить». У меня опять все опустилось: ну, думаю, сейчас начнут про друзей расспрашивать! Однако все было не так, речь, по сути, шла о двух моментах.

- Вот ты тут написал, что рассказывал анекдоты о Л.И. Брежневе, - сказал куратор. - Давай переделаем, и ты напишешь, что рассказывал анекдоты о первых руководителях СССР.

Получалось как бы не так остро, и я без возражений согласился изменить эту часть своих показаний.

-А вот тут ты пишешь, что говорил о том, что в партию принимают рабочих и итээровцев в соотношении 10:1, чтобы партия была глупая и безотказно голосовала за ЦК, - продолжил куратор. - Давай это вообще уберем, а ты напишешь, что сравнивал экономические показатели СССР и Бразилии.

Такое действительно было. Я как-то в лаборатории просматривал газеты, и в «Правде» как о большом достижении сообщалось, что СССР за год дал прирост в 5 % национального дохода. А в еженедельнике «За рубежом» была статья о Бразилии, в которой было сказано, что «бразильское экономическое чудо окончилось» и что теперь Бразилия имеет прирост национального дохода не более 8 %. Я высмеял радость по поводу 5 % и скепсис по поводу 8 %, но когда куратор мне этот эпизод напомнил, то я в свою очередь вспомнил, кто в это время был в лаборатории, и понял, кто меня «закладывал», т. е. понял, в присутствии кого мне надо свободой слова пользоваться аккуратнее. Тем не менее, мои объяснения получались как бы мягче, и я согласился изменить и этот эпизод. На этом, наконец, мое дело с КГБ закончилось навсегда, но я между тем оставался с обоими кураторами в хороших отношениях.