Stabat Mater

– Ну что ж, – говорит Сабина. – Похоже, ты служишь поистине сильному богу, если готов идти наперекор всему миру и если веришь, что даже смерть не станет преградой на пути в обещанное царство.

И вновь Кирион не слышит в голосе августы ни сарказма, ни высокомерия, которые были бы естественны в устах язычницы.

– Но вот еще что, – задумчиво продолжает Сабина. – Какая участь ждет тех, кто не захочет жить по законам добра и истины – ни сейчас, ни в будущем царстве? Ведь, наверное, такие глупцы найдутся. И даже, можно не сомневаться, их будет великое множество.

– Прежде чем придет Царство истины, – твердо говорит Кирион, – Господь совершит великий суд над всеми людьми. Суд, на котором каждый будет оправдан или обличен собственными делами и всем, что он имеет в своем сердце. И обличенные будут низвергнуты.

– И куда же? – поднимает Сабина свои густо накрашенные брови.

– В огонь вечный, называемый геенной, – говорит Кирион.

– То есть – на вечные страдания?

Кирион вдруг замечает, что августа нервно сжимает кулаки, так что у нее белеют костяшки пальцев.

– Да, на вечные страдания, которые они заслужили, – отвечает он потупившись.

– Знаешь, старик, – говорит Сабина тихо и даже как будто печально. – Хочу рассказать тебе про одного человека – достойного, всеми уважаемого гражданина, отпрыска знатного рода. У него, видишь ли, есть одна причуда. Этот гражданин не может уснуть, пока не услышит, как кто-то кричит от боли. Поэтому на его вилле устроен особый подвал, где каждую ночь искусные палачи жгут, режут, бичуют, пронзают, ломают, обдирают и варят в котлах одного, а то и сразу нескольких рабов и рабынь, каковых у богатого гражданина без счета. А гражданин спокойно и безмятежно спит под их вопли. А бывает, что и развлекается в объятиях гетер. И вот что я скажу тебе, Хирококкинос, – Сабина повышает голос. – Даже если истязаемые рабы в чем-то виновны и действительно заслуживают наказания, мне этот гражданин с его привычками отвратителен. Ты слышишь, старик, – отвратителен!.. А теперь ответь, – она вновь говорит ровно и спокойно, – одобряешь ли ты этого гражданина? И хотел бы оказаться на его месте? И смог бы безмятежно блаженствовать над пыточным подвалом, зная при этом, что так будет вечно – и для тебя, и для тех несчастных, вопящих от боли и ужаса под твоей опочивальней?

– Нет, госпожа, – мотает головой Кирион. – Мне это отвратительно так же, как и тебе.

– Так ведь это и есть твое царство истины, которое ты сейчас описал, – тихо говорит Сабина. – Это – твои праведники, которые блаженствуют в царстве добра, зная, что их собратья по роду человеческому непрестанно мучаются, горя и не сгорая в геенне. Какие же они тогда праведники и в чем их отличие от того гнусного гражданина? Или твой бог лишит их разума, чтобы они ничего не знали и не тревожились об этом, и тогда твое царство истины будет царством блаженных безумцев?.. Ну что же ты молчишь, старик? – Голос Сабины становится еще тише и печальнее. – Неужели ты не задумывался об этих простых вещах? Неужели у тебя не хватало воображения, чтобы представить подобное вечное царство, которое окажется отвратительнее и безжалостнее даже нашего несовершенного мира?..

Низко опустив голову, Кирион молчит. Он не был готов к подобному разговору.

– Но таково… – наконец говорит он, – таково будет торжество справедливости.

– Справедливости, как понимает ее твой бог? Или как понимаешь ее ты – его краснорукий раб, проживший тяжелую жизнь, и накопивший великую обиду на всех живущих бесчестно, на всех унижавших и тиранивших тебя и твоих близких, и жаждущий справедливого отмщения?.. Ты снова молчишь, премудрый Хирококкинос, – говорит Сабина, и даже в этих ее словах слышится не издевка, а только горечь.

Долго она сидит безмолвно, устремив невидящий взгляд на круглые ягодицы статуи.