Stabat Mater

– Ох, старик-старик… Рассуждаю о добре и милосердии, а сама мучаю тебя вопросами – тебя, которому через пять дней идти ко львам на арену. А ты ведь, верно, и с мыслями собраться не в силах… Но меня обмануло, что выглядишь ты таким спокойным… А сам уже горло обнажил для львиных клыков…

– Не кори себя, госпожа, – так же тихо произносит Кирион. – Я действительно спокоен, насколько это возможно в моем положении. И, думаю, тебе будет важно узнать о причине моего спокойствия… Просто я знаю, что не умру. То есть, возможно, умрет мое тело, растерзанное зверями, но жизнь моя продолжится – с Господом. И это не надежда, не иллюзия, не самоутешение, а именно твердое знание, свободное от сомнений. И знаю я это потому, что Господь мой Иисус Христос сам показал, что смерти нет, и, будучи распят близ Иерусалима, Он через два дня ожил, восстал из склепа и во плоти пришел к своим ученикам и говорил с ними, тогда как раны на его теле были еще свежи. И я, августа, близко знал человека, который видел все это своими глазами – и смерть Господа, и Его воскресение, и потом – долгое Его пребывание среди людей. И этому человеку я верю больше, чем самому себе… А прошлой ночью и я видел моего Господа и говорил с Ним. И знаешь, о чем мы говорили? О свободе. Не о страхе, не о предательстве, даже не о верности. О свободе! – Голос Кириона разрастается, он уже не сидит, согнувшись в полупоклоне, а, распрямившись и повернувшись к Сабине, смотрит ей в глаза. – И вот я удостоился от моего Господа великого права быть свободным – права, которое, впрочем, есть у каждого человека, но исполняется оно лишь при том условии, что поступки, и слова, и мысли человека, и даже его желания не отягощены злом. Такова истинная свобода, предуготованная для нас Господом… Я не считаю себя безгрешным, августа, о нет! Но вот Господь уверовал в мою совесть и дал мне право поступать по ее повелению… И это – великое счастье, госпожа. И, может быть, даже блаженство, ибо уже сейчас я чувствую в себе частицу Царства истины… Что же до твоих слов, августа… Я буду размышлять над ними столько, сколько у меня осталось до смертного часа на арене и даже после этого часа. Ибо это важные слова, сказанные тобой о моей вере не презрительно и не злобно. Это не слова, с ненавистью брошенные из толпы слепоглухих несчастных, не ведающих, что творят, и не знающих, куда идут, но слова, рожденные твоим искренним стремлением приблизиться к истине и найти утешение для твоего одинокого сердца…

В тот день, возвращаясь в преторию, Кирион побывал в своем опустевшем доме, извлек из тайника пергамент и написал на нем лишь семь кратких слов:

«Господь мой, милостив будь ко мне, грешному».

Это были последние слова, написанные им на свитке.

16 апреля. Великий четверг

Вероника

Переодеваю Марию. Потом, повернув на бок, мажу ей спину гелем от пролежней. Странное ощущение – раньше я не ухаживала за взрослыми. Мария кажется такой большой, тяжелой…

Тихо приговариваю, склонившись над ней:

– Тебе пора просыпаться. Ты нам нужна. Ты нужна Алеше. Он о тебе все время спрашивает. И ангел обещал ему, что ты скоро придешь. А ведь ангел зря не скажет… Так что, пожалуйста, ты уж постарайся. Открывай глаза…

– Глаза, – шепчет Мария.

Я замираю, прислушиваюсь. Но она молчит. Дышит редко – как и дышала. Неужели послышалось?.. Ох, я ведь совсем не спала сегодня. Да и вчера, считай, не спала. Голова гудит как трансформаторная будка… Переворачиваю Марию на спину.

– Ты слышишь меня? Пожалуйста, ответь… Алеша здесь, в соседней палате. Он спит, но, когда проснется, сразу спросит о тебе. Что мне ему сказать?

Она молчит, только над переносицей появляются морщинки и тут же исчезают.

– Ты ведь слышишь… Ты слышишь меня, правда? – Я глажу ей лоб кончиками пальцев. – Как ты жила? Я ничего о тебе не знаю. И ты обо мне – ничего. Все, о чем мы успели поговорить, – это боль. Но разве это справедливо? Разве это все, что нам осталось?..

Выхожу в коридор, иду к Алешиной палате посмотреть – не проснулся ли? Вижу, что ко мне спешит Дина, почти бежит.

– Ник, ты здесь? Надо поговорить.

Дина держит что-то в руке, но что – понять не могу.

– Что еще стряслось?

– Рита… – взволнованно говорит она.

– Что «Рита»? Что с ней?..

– Доигрались твои Ромео и Джульетта, так я и знала! Смотри! – Она подносит к моему лицу тест-полоску. В полумраке различаю на ней красные штрихи. – Ты видишь? Беременная! Ну и что с ней теперь делать?..

– Подожди, а она-то сама знает?

– Ох, да что они вообще знают, безмозглые!.. Я ей не сказала. Взяла мочу вроде как для обычного анализа. Да и надо ли говорить? – Дина вздыхает. – Все равно ведь…

– Ты хочешь сказать, все равно эта беременность – до первого приступа?

– Слушай, Ника… – В голосе Дины – непонятная смесь тревоги и радости. – Самое удивительное – приступы у нее прекратились. Уже пятый день пошел, представляешь?..

– Как? И ты молчишь?!