Стадный инстинкт в мирное время и на войне

Здесь предполагается, что ощущение невообразимой сложности и разнообразия человеческой деятельности реже, чем принято думать, возникает из прямого наблюдения, а чаще – из фактора интроспективной интерпретации, который можно назвать своего рода антропоморфизмом. Соответственно, поправка на это в человеческой психологии не менее важна, чем предпринятые в сравнительной психологии шаги, связанные с именами Бете, Беера, Икскюля и Нюэля. Считается, что именно этот антропоморфизм в общем подходе психологов, скрывающий наблюдаемое единство в человеческом поведении, замедлил становление действительно практической психологии. Хотя объект мало исследовался с точки зрения полного объективизма, даже сейчас возможно сформулировать обобщения, касающиеся некоторых областей человеческих убеждений и поведения. Впрочем, такое исследование не является задачей этого эссе, и данные соображения приведены, во‑первых, чтобы предположить, что проблема социологии вовсе не так безнадежно сложна, как представляется, а во‑вторых, чтобы оправдать применение для определенных аспектов поведения человека дедуктивного метода. Автор хотел бы уточнить: этот метод, хотя и признан опасным, если подменяет тщательное расследование, где дедуктивные процессы сведены к минимуму, все же является полезным в случаях, когда неверно интерпретируется значимость предварительно накопленных фактов или когда более точные методы не дали результата из-за отсутствия указаний, какие факты наиболее полезны для измерений. Таким образом, данное эссе станет попыткой с помощью дедуктивного рассмотрения поведения вывести некоторое руководство по применению тех методов измерения и сопоставления фактов, на которых базируется вся истинная наука.

Даже беглое рассмотрение проблемы поведения делает понятным, что искать ключ следует именно в области чувств – в самом широком смысле. Чувства связаны с инстинктом столь же очевидно и фундаментально, как связаны интеллектуальные процессы и рефлекторные действия; и в данной работе мы займемся рассмотрением инстинкта.

II. Психологические аспекты инстинкта

Много лет назад, в знаменитой главе учебника по психологии, Уильям Джеймс проанализировал и установил, предельно тонко и точно, каким образом инстинкт предстает перед интроспективным взглядом. Джеймс показал, что импульс инстинкта выглядит настолько аксиоматически очевидным побуждением, настолько «осмысленным», что любая мысль про обсуждение его основ является глупой или порочной[1].

Когда мы поймем, что инстинктивные решения осознаются в такой характерной и легко опознаваемой форме, логично тут же спросить: являются ли все решения, принимающие такую форму, инстинктивными по происхождению? Исследования, однако, показывают, что количество мнений, основанных на предположениях такого интроспективного характера, так огромно, что любой ответ, кроме отрицательного, был бы совершенно несовместим с современными представлениями о природе человеческого мышления[2].

Было много попыток объяснить поведение человека инстинктами. Действительно, таких очевидных инстинктов, как самосохранение, еда и размножение, достаточно, чтобы объявить подобное объяснение правдоподобным, а его первые плоды заманчивыми. Эти три инстинкта позволяют легко делать крупные обобщения, и возникло непреодолимое искушение объяснять ими все поведение человека. Увы, первый триумф материализма вскоре начал подвергаться сомнениям. Несмотря на очевидный долг, человек так часто не бережет себя, отказывается от еды и уклоняется от сексуальных соблазнов, что попытка втиснуть его поведение в эти три категории натыкалась на очевидные и в конце концов непреодолимые препятствия. Человек, вроде бы укладывающийся в эти рамки, так часто оказывался «вне их», что от идеи пришлось отказаться; и снова выяснилось, что человек не только не подчиняется, но и никогда не подчинится научному обобщению.

Более очевидным было бы умозаключение, что существует некий инстинкт, который не принимался во внимание, некий импульс, который сам по себе не столь очевиден, но, как правило, модифицирует другие инстинкты и создает новые комбинации, где импульсы примитивных инстинктов меняются до неузнаваемости. Подобный механизм производил бы серию действий, в которых было бы трудно распознать единообразие при непосредственном наблюдении, но оно было бы очевидным, знай мы характеристики неизвестного «х».