Сталин

Далее Власик в своем письме на имя Ворошилова продолжает: после вызова на допрос к Берии «я понял, что, кроме смерти, мне ждать больше нечего, т. к. еще раз убедился, что они обманули Главу правительства… Они потребовали показаний на Поскребышева, еще два раза вызывал Кобулов в присутствии Влодзимирского. Я отказался, заявив, что у меня никаких данных к компрометации Поскребышева нет, только сказал им, что Глава правительства одно время был очень недоволен работой наших органов и руководством Берии, привел те факты, о которых говорил мне Глава правительства, – о провалах в работе, в чем он обвинял Берию… За отказ от показаний на Поскребышева мне сказали – подохнешь в тюрьме…».

Добавлю лишь, что вчерашние «сотоварищи» применили к Власику весь комплекс «мер» по добыванию показаний. Ко мне, писал Власик, было применено «недопустимое издевательство». При «моем возрасте и состоянии здоровья я не мог выдержать. Получил нервное расстройство, полное потрясение и потерял абсолютно всякое самообладание и здравый смысл… Я не был даже в состоянии прочитать составленные ими мои ответы, а просто под ругань и угрозы в надетых острых, въевшихся до костей наручниках, был вынужден подписывать эту страшную для меня компрометацию… в это время снимались наручники и давались обещания отпустить спать, чего никогда не было, потому что в камере следовали свои испытания…».

Таковы были «дворцовые» нравы. Следили за всеми. Никто, абсолютно никто не был освобожден от подозрений. Берия чувствовал охлаждение к нему «вождя» и мог ждать любого поворота событий. Но Сталин выжидал, что-то обдумывал, внешне оставаясь таким, как прежде. Может быть, был прав Ришелье: «Умение скрывать – наука королей»?

Но вернемся к нашему повествованию.

…На пороге вместо Поскребышева стоял новый порученец с папкой бумаг. Поскребышева заменить было трудно, и Сталин уже три месяца не мог сделать окончательного выбора – кто станет таким же оруженосцем, как опальный помощник?

Кивнув на стол, куда В.Н. Малин положил папку с документами, подготовленную в секретариате «вождя» (за ним наблюдал по его поручению сейчас Маленков), Сталин, не отвечая на приветствие, бросил:

– Пусть мне позвонит Маленков.

– Будет исполнено, товарищ Сталин!

Через две-три минуты в трубке звучал голос его фаворита, исторгающий наивысшую готовность выполнить любую волю «Хозяина»:

– Вечером я схожу в Большой… Проследите. Бумаг больше не присылайте, а завтра вечером вы, Хрущев, Берия… – Помолчав, добавил: – И Булганин… приезжайте ко мне.

– Хорошо, товарищ Сталин! Все прослежу, рассмотрю документы, передам Ваше распоряжение указанным товарищам… Все будет сделано!

Сталин, не дослушав скороговорки Маленкова, положил трубку. Предательская слабость, легкое головокружение не проходили. Хотя он всего месяц-полтора как приехал из Сочи, обычного облегчения, свежести не наступило. Рассмотрев документы, Сталин стал изучать газеты, журналы, переводы зарубежных статей и книг. Вечером Сталин в сопровождении дюжины телохранителей отправился в Большой театр на балет «Лебединое озеро». Около ложи его ждал, как обычно, комендант театра, работник МГБ А.Т. Рыбин. Сев в угол пустой ложи (раньше иногда он, бывало, приглашал Молотова или Жданова), Сталин отрешенно смотрел на сцену, зная до мелочей каждый нюанс хореографии и музыки спектакля. Не дожидаясь окончания последнего акта, уехал. Смутная тревога не покидала диктатора: усиливающаяся слабость пугала его. Он не был мистиком, но всю жизнь видел эфемерные контуры личных опасностей. Сталин чувствовал, что сейчас одна из них рядом. И, видимо, она реальна.

28 февраля 1953 года, встав позже обычного, Сталин почувствовал, что незаметно вошел в норму, настроение поднялось. Почитал сводки из Кореи, протоколы допросов «врачей-отравителей» М.С. Вовси, Я.Г. Этингера, Б.Б. Когана, М.Б. Когана, A.M. Гринштейна. Немного погулял. Поздно вечером, как он и распорядился, на дачу приехали Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. Ужинали. Обговорили (считай – решили), как всегда, уйму вопросов. Булганин подробно обрисовал военную обстановку в Корее. Сталин еще раз убедился, что ситуация там патовая, и решил назавтра через Молотова посоветовать китайцам и корейцам «торговаться на переговорах до последнего», но в конце концов идти на прекращение боевых действий.

Долго говорил Берия. Он чувствовал, что отношение Сталина к нему незаметно изменилось; «вождь», будучи еще более хитрым человеком, чем он, кажется, заподозрил в нелояльности своего заплечных дел мастера. Потому Берия сегодня старался вовсю.