Сталин

– Рюмин неопровержимо доказал, что вся эта братия – Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер, Егоров, Василенко, Шерешевский и другие – давно уже потихоньку сокращает жизнь высшему руководящему составу. Жданов, Димитров, Щербаков – список жертв мы сейчас уточняем – дело рук этой банды. Электрокардиограмму Жданова, например, просто подменили… Скрыли имевшийся у него инфаркт, позволили ходить, работать и быстро довели до ручки… А самое главное – это все агентура еврейской буржуазно-националистической организации «Джойнт». Нити тянутся глубоко: к партийным, военным работникам. Большинство обвиняемых признались…

Сталин вспомнил, что «дело врачей» началось, собственно, с профессора В.Н. Виноградова, который во время своего последнего визита к Сталину в 1952 году обнаружил у него заметное ухудшение здоровья и порекомендовал максимально воздерживаться от активной деятельности. Сталин пришел в бешенство. Виноградова к нему больше не допустили и вскоре арестовали. А недовольство Сталина врачами стали активно прорабатывать в МГБ, где один из следователей – Рюмин – решил сделать карьеру на этом «деле». События развивались быстро. Чувствуя желание Сталина, органы готовили громкое дело о широком «медицинском заговоре» откровенно антисемитского характера. Наверняка был бы процесс, были бы жертвы, и кто знает, как далеко зашло бы это новое кровавое дело? Лишь неожиданная смерть тирана не дала новой трагедии дойти до логического сталинского конца.

В тот последний вечер Сталин два-три раза интересовался ходом следствия. Наконец спросил еще раз чрезмерно услужливого в последнее время Берию:

– А как Виноградов?

– Этот профессор, кроме своей неблагонадежности, имеет длинный язык. У себя в клинике стал делиться с одним врачом, что-де у товарища Сталина уже было несколько опасных гипертонических приступов…

– Ладно, – оборвал Сталин. – Что вы думаете делать дальше? Врачи сознались? Игнатьеву скажите: если не добьется полного признания врачей, то мы его укоротим на величину головы…

– Сознаются. С помощью Тимашук, других патриотов завершаем расследование и будем просить Вас разрешить провести публичный процесс…

– Готовьте, – бросил Сталин и перешел к другим делам. Сидели до четырех утра 1 марта. К концу ночной беседы Сталин был раздражен, не скрывал своего недовольства Молотовым, Маленковым, Берией, досталось и Хрущеву. Только в адрес Булганина он не проронил ни слова. Все ждали, когда «Хозяин» поднимется, чтобы они могли уехать. А Сталин долго говорил, что, похоже, в руководстве кое-кто считает, что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Сталинские слова звучали зловеще. Его собеседники не могли не знать, что за этим раздражением «вождя» скрывается какой-нибудь новый замысел. Может быть, и такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них все свои бесчисленные прегрешения. Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки… Оборвав свою мысль на полуслове, Сталин сухо кивнул всем и ушел к себе. Все молча вышли и быстро разъехались. Было еще темно. Маленков с Берией сели в одну машину.

Как вспоминал в беседе со мной А.Т. Рыбин, 1 марта в полдень обслуга стала беспокоиться. Сталин не появлялся, никого не вызывал. А идти к нему без вызова было нельзя. Тревога нарастала. Но вот в 18.30 в кабинете у Иосифа Виссарионовича, продолжал Рыбин, зажегся свет. Все вздохнули с облегчением. Ждали звонка. Сталин не обедал, не смотрел почту, документы. Все это было необычно, странно. Но шло время, рассказывал Рыбин, не скрывавший своих личных симпатий к Сталину, а вызова не было. Наступило 20 часов, затем 21, 22 часа – в помещениях Сталина полная тишина. Беспокойство достигло крайней точки. Среди помощников и охраны начались споры: нужно идти в комнаты, зрели дурные предчувствия. Дежурные сотрудники М. Старостин, В. Туков, подавальщица М. Бутусова стали решать, кому идти. В 23 часа пошел Старостин, взяв почту как предлог, если «Хозяин» будет недоволен нарушением установившегося порядка.

Старостин прошел несколько комнат, зажигая по пути свет, и, включив освещение в малой столовой, отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных брюках и нижней рубашке. Он едва поднял руку, позвав к себе Старостина, но сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. На полу лежала «Правда», на столе открытая бутылка боржоми. Видимо, здесь Сталин лежал уже давно, т. к. свет в столовой не был включен. Прибежала на вызов Старостина потрясенная челядь. Сталина перенесли на диван. Несколько раз он пытался что-то произнести, но раздавались лишь какие-то неясные звуки. Кровоизлияние в мозг парализовало не только речь, но затем и сознание. Может быть, в эти минуты Сталин успел вспомнить о трагедии Ленина, обреченного на долгую страшную немоту?