Сталин: арктический щит

Циркуляр сразу же был вручен всем дипломатическим представителям, аккредитованным при правительстве Советского Союза, а послу Великобритании была выражена просьба довести циркуляр до сведения правительств доминионов, в том числе, разумеется, и Канады. Кроме того, данный документ телеграфом передали в Вашингтон на имя госсекретаря США Чарлза Хьюза (в русской транскрипции — Юза), а также в Париж.

5

Операция по восстановлению суверенитета СССР над островом Врангеля привела Наркоминдел к необходимости установить границу страны в восточной части Арктики. Ту самую, проходящую по 168°49′30″ западной долготы, определенную еще в 1867 году, при продаже Соединенным Штатам Русской Аляски. Ну а острая нужда в шпицбергенском угле заставила Наркоминдел сделать еще один шаг в том же направлении: вырабатывать смягченную позицию по отношению к правовому статусу Шпицбергена и Парижскому договору, — принципиально иную, нежели была выражена в ноте от 12 февраля 1920 года. Позицию, не отвергающую с классовой и революционной точек зрения общепризнанные международные правовые нормы. Позволяющую, таким образом, «мягко» вернуться в мировое сообщество, и только для того, чтобы защищать интересы страны, не прибегая к силе, к оружию.

Поначалу, в 1923 году, поиск наиболее простого и быстрого выхода из того тупика, в который НКИД невольно загнал себя нотами и от 12 февраля, и от 7 мая 1920 года, довольно скоро выявил два весьма отличных друг от друга варианта решения одной и той же задачи. Вариант наркома и вариант его заместителя.

Чичерин не без оснований полагал, что прежнюю, жесткую позицию вполне возможно сохранить. Только использовать ее как средство дипломатического давления. Исходить из несомненной, очевидной заинтересованности Норвегии в том, чтобы Москва смирилась с установлением той своего полного суверенитета над Шпицбергеном. Обещать такое — правовое — согласие, но в обмен на признание Кристианией де-юре Советской России. Затем же, в качестве следующего шага, уже на вполне законных основаниях, присоединиться к странам, подписавшим Парижский договор. Гарантировать тем возвращение российским гражданам и обществам принадлежавших им до революции угленосных участков⁶⁰. Обеспечить, наконец, топливом остро нуждающихся в нем Ленинград, Мурманскую железную дорогу, промысловые суда, приписанные к Архангельску и Мурманску.

М.М. Литвинов же придерживался более пессимистической точки зрения. Был уверен в том, что ожидать в ближайшие годы признания Советской России Норвегией, а тем более ведущими странами Запада не следует. А потому настаивал на принципиально новом соглашении по Шпицбергену. Более узкому по составу участников, даже — если потребуется — двустороннего, только с Кристианией. И выразил свою позицию в ноте от 6 января 1923 года, направленной министру иностранных дел Норвегии Мувинкелю.

«Отсутствие определенного режима на островах Шпицбергена, — сразу же подчеркивал Максим Максимович тот факт, что Парижский договор все еще не был ратифицирован всеми подписавшими его странами и потому не вступил в действие, — серьезно затрагивает жизненные интересы северных и северо-западных областей России, промышленность и средства сообщения коих всегда находились в зависимости от ввозного угля». Так, вполне откровенно объяснив нетерпение своей страны в решении проблемы, Литвинов перешел к главному: «Единственным средством для установления правового режима на Шпицбергене является совместное соглашение всех государств, участвовавших в развитии производительных сил означенной территории»⁶¹.

Однако Кристиания стремилась к совершенно иному — международному, а не нескольких стран, признанию своего суверенитета над Шпицбергеном. И лишь во вторую очередь — восстановлению всегда бывших добрососедскими отношений с Россией. Потому-то Мувинкель в ответе, направленном в Москву 2 марта, настойчиво разъяснял, что «не может быть речи о непризнании русских интересов на архипелаге». Подтверждал это наличием в Парижском договоре статьи 10, обеспечивающей «русским подданным и предприятиям такие же права, как и подданным договаривающихся сторон». Тем пытался подтолкнуть Москву прежде всего к безусловному признанию соглашения от 9 февраля 1920 года, окончательному отказу от каких-либо российских прав на полярный архипелаг, даже в форме объявления его вновь «ничейной землею», как предлагал А.Б. Сабанин, в Кристиании не могли не обратить внимания на то, что он являлся весьма высокого ранга сотрудником НКИДа. И дабы не возникло никакого сомнения в норвежской позиции, Мувинкель выразил надежду, что советское правительство «не будет продолжать поддерживать точку зрения, которую оно считало своим долгом выразить в радиограммах в феврале и мае 1920 года, а также в вашем письме от 6 января сего года относительно решения вопроса о Шпицбергене». А в конце ноты настойчиво повторил: «Я осмелюсь выразить надежду, что советское правительство… не будет поддерживать своего протеста»⁶².