Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Зарубежная сталиниана испытывала острый дефицит фактических сведений, в первую очередь о деятельности Джугашвили – Кобы – Сталина в партийном подполье. Как следствие, при значительном количестве работ ранняя часть его биографии была представлена весьма схематично, а скудость сведений побуждала авторов изощряться в бесконечно варьирующихся интерпретациях.

Повышенное внимание уделялось детству Сталина, тем более что именно о нем много повествовал Иремашвили. Особенности его личности выводились из впечатлений детства, в полном соответствии с фрейдовским учением. В центре внимания оказывалась обстановка в семье. Противоречивые свидетельства нескольких грузинских мемуаристов приводили к дискуссиям: был ли Виссарион Джугашвили горьким пьяницей; бил ли он маленького Иосифа; в какой момент отец покинул семью; были ли у Екатерины Джугашвили любовники; была ли она строга к единственному сыну или безмерно его баловала и т.д. Соответственно выстраивались гипотезы идущего из детства невротического поведения, Иосиф Джугашвили представал то ребенком, оказавшимся между жестоким отцом и обожающей матерью, то избалованным материнским любимчиком с завышенной самооценкой и комплексом отсутствующего отца[45]

. Обращение к теории З. Фрейда служило заодно удобной маскировкой весьма скудной фактографии и пунктирного рассмотрения тех трех десятилетий, что отделяли Сталина-ребенка от Сталина, командующего на Царицынском фронте и затем утверждающегося у власти в огромной стране.

Недоверие к подцензурным советским публикациям приводило к упущению источников, которые при внимательном чтении и критическом сопоставлении могли бы расширить набор фактических сведений. Удивительно, но писавшие о Сталине западные авторы даже не использовали протоколы IV и V съездов РСДРП, в которых он принимал участие. Отметая советские историко-партийные издания как заведомую фальсификацию, исследователи обедняли свою источниковую базу. В конце концов кто, кроме самих большевиков, мог рассказать о большевистском подполье?

Вместе с тем именно за рубежом, на фоне этого информационного голода, получали хождение такие фальшивки, как «письмо Еремина» или же сомнительной достоверности сообщения А. Орлова, бывшего сотрудника НКВД, бежавшего на Запад и издавшего там мемуары. Орлов рассказал о якобы попавшей в его руки папке из секретного сейфа наркома внутренних дел. В папке, как он утверждал, лежали документы о сотрудничестве Иосифа Джугашвили с охранкой. В настоящее время авторитетные исследователи сталинизма убеждены, что рассказ Орлова не заслуживает доверия[46]

. Совершенно очевидно, что, как и другие перебежчики, он пользовался существовавшим на Западе спросом на антисоветские разоблачения и тем, что проверить его слова было невозможно.

Располагая минимумом данных, исследователям приходилось проявлять немалую виртуозность в стремлении извлечь из них понимание, что представляет собой загадочный советский генералиссимус и что происходит и происходило в стране под его властью. В течение полувека, начиная с 1930-х гг. и до перестройки, множество авторов, от откровенных политических публицистов и пропагандистов до строгих академических интеллектуалов, писали о Сталине. Он, конечно же, интересовал всех в первую очередь как глава государства, но и здесь возникал своеобразный парадокс. Уже первые авторы сталинских биографий 1930-х гг. столкнулись с дефицитом актуальных сведений о советском руководстве, но зато могли использовать рассказы Иремашвили и других эмигрантов; не имея возможности анализировать Сталина-правителя, они переключали внимание на Сталина-подпольщика, пытаясь понять его через прошлое. Таким образом сложилась длительная традиция обсуждения сталинской биографии, дискуссий вокруг таких проблем, как его вероятное сотрудничество с охранкой, причастность к экспроприациям, связь с уголовным миром. Развиваясь параллельно, советская и зарубежная сталиниана не были полностью независимыми друг от друга. Время от времени происходила инфильтрация тех или иных сведений, слухов, циркулировали те же сюжеты (иногда как предметы умолчания). Сейчас при наличии доступа в архивы большинство старых работ о Сталине уходят в область истории исторической науки, но наработанные за десятилетия «способы говорить о Сталине» продолжают довлеть и требовать ответов все на те же вопросы.

Среди западной историографии с точки зрения широты круга источников выделяются труды Роберта Такера. Американский ученый, волей судьбы проживший многие годы в СССР, воспользовался этим для того, чтобы включить в свои размышления о личности Сталина документы и воспоминания, опубликованные в советской печати. Плодотворность такого подхода, не отметающего подцензурные советские издания, демонстрируют труды Р. Г. Суни[47] и других современных исследователей.