Сталин и его подручные

Пока Сталин и политбюро интриговали, была иллюзия, будто государство отступает и ОПТУ несколько унялось. Если верить официальной статистике, в 1923 г. расстреляли всего 414 человек – так мало казнили только в царские времена и в 1947 г., когда Сталин на время отменил расстрел (31). На самом деле Менжинский отвел одно щупальце ОГПУ и протянул другое. Чекисты поменяли свою свирепую тактику на новую, более тонкую, но не менее смертоносную. Иностранный отдел Менжинского сосредоточился на сведении счетов с эмигрантами; его сотрудники образовали элиту изобретательных полиглотов-убийц, довольных своим хозяином, который не только знал, но и любил свою специальность. Что касается внутренней политики, ОГПУ начало подражать министру внутренних дел Александра III Дмитрию Толстому, который полагался на преподавателей, жандармов и священников как самых лучших осведомителей. ОШУ к этому моменту располагало 40 тыс. грамотных служащих, перехватывающих письма и телефонные звонки, и бесконечным числом сексотов – в одной Москве их было уже 20 тыс., – которые докладывали о разговорах граждан, так что можно было составлять для политбюро регулярные сводки об общественных настроениях. Но даже этой огромной тайной армии гражданских сотрудников было мало, и ОГПУ боролось за расширение своей территории.

Дзержинский попросил Ягоду написать доклад о «совершенно открытой явной спекуляции, обогащении и наглости», убеждая ЦК, что ОГПУ надо разрешить высылать из крупных городов спекулянтов с семьями, конфисковывать их собственность, заселяя таким образом безлюдные пустыни Северной России и Сибири. Политбюро согласилось только на вялые меры против контрабандистов и владельцев питейных заведений, так как Наркомфин, выступив против узколобого пуританства Дзержинского, заступился за свободную городскую торговлю.

Осенью 1924 г. Бухарин нанес тяжелый удар по самосознанию ОГПУ:

«Дорогой Феликс Эдмундович… я считаю, что мы должны скорее переходить к более «либеральной» форме Соввласти: меньше репрессий, больше законности, больше обсуждений, самоуправления (под руководством партии naturaliter) и проч…Поэтому я иногда выступаю против предложений, расширяющих власть ГПУ и т. д. Поймите, дорогой Феликс Эдмундович (Вы знаете, как я Вас люблю), что Вы не имеете никакейших оснований подозревать меня в каких-либо плохих чувствах и к Вам лично, и к ГПУ как к учреждению…» (32)

Дзержинский передал письмо Менжинскому, сопроводив комментарием:

«Такие настроения в руководящих кругах ЦК нам необходимо учесть – и призадуматься. Было бы величайшей ошибкой политической, если бы партия по принципиальному вопросу о ГПУ сдала бы и дала бы «весну» обывателям – как линию, как политику, как декларацию. Это означало бы уступать нэпманству, обывательству, клонящемуся к отрицанию большевизма, это была бы победа троцкизма и сдача позиций. Для противодействия таким настроениям нам необходимо пересмотреть нашу практику, наши методы и устранить все то, что может питать такие настроения. Это значит, мы (ГПУ) должны, может быть, стать потише, скромнее, прибегать к обыскам и арестам более осторожно, с более доказательными данными… Необходимо пересмотреть нашу политику о выпуске за границу – и визы…»(33)

Палачей заставили взять другой курс. ГПУ подверглось критике и со стороны наркоминдела Чичерина: чекистские методы подрывали его дипломатические усилия за границей. Нарком юстиции Николай Крыленко, возвращаясь к той законности, которой его в свое время учили, тоже давил на ОГПУ: он требовал, чтобы даже государственными преступлениями ведала прокуратура, подчиненная его комиссариату. Дзержинский пожаловался Зиновьеву: