Сталин. По ту сторону добра и зла

Так оно было и на самом деле. Не было ни перспективы, ни ответственности, а было только страстное желание заполучить власть любой ценой. Да и с моралью... тоже было неважно... Но что Ленину еще оставалось после стольких лет ожидания того, что составляло смысл всей его жизни? Отказаться от попытки завоевать власть, которая сейчас, по его меткому выражению, валялась в пыли, и подарить ее состоявшему из меньшевиков и эсеров Учредительному собранию? На подобное он был не способен. Да и не верил он ни в какую российскую буржуазию. Если бы она была по-настоящему сильной, она заправляла бы в стране уже после Февраля, а у нее не хватило ни сил, ни умения, ни даже желания прийти после февральских событий на все готовое.

Помимо всего прочего, в нем все еще жила страстная вера в то, что стоит ему только завоевать власть, как по восхищенной его подвигом Европе мгновенно прокатятся социалистические революции. И тогда у него не возникнет никаких трудностей со строительством экономики. В чем-чем, а в том, что заграница ему поможет, он был уверен...

Но при этом нельзя не сказать и вот еще о чем. Как и все политики, Ленин шел ощупью, приноравливая теорию к практике. И все его величие заключалось в умении угадывать удобный случай и пользоваться им. И, как говорила потом Крупская, в те дни Ленин жил «мыслью о восстании, только об этом и думал, заражал товарищей своей убежденностью».

* * *

18 октября Каменев опубликовал в беспартийной газете Максима Горького «Новая жизнь» заявление. В нем он изложил ту самую позицию, которой придерживался вместе с Зиновьевым в отношении вооруженного восстания. Ленин был разъярен и потребовал немедленного исключения обоих «штрейкбрехеров» из партии. Он больше не считал их своими товарищами.

В тот же день Зиновьев написал небольшое письмо в редакцию «Рабочего пути», в котором «отказался от подробного ответа на полемику» и предложил отложить спор о вооруженном восстании до более благоприятных обстоятельств. Сталин не только опубликовал письмо, но и выступил от имени газеты со следующим замечанием: «Мы, в свою очередь, выражаем надежду, что сделанным заявлением (а также заявлением т. Каменева в Совете) вопрос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи тов. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками».

Вождь все еще скрывался на квартире Фофановой, и обличать примиренчество Сталина на заседании ЦК 20 октября пришлось Троцкому. И вот там-то, по всей видимости, и произошла его первая серьезная стычка с Троцким. Назвав публикацию Зиновьева в «Рабочем пути» недопустимой, Троцкий потребовал исключить предателей из партии.

Сталин выступил против. «Исключение из партии, — заявил он, — не рецепт, нужно сохранить единство партии и, оставив Каменева и Зиновьева в партии, обязать их подчиняться решениям ЦК». А посему и предложил повременить с требованием Ленина исключить Зиновьева и Каменева из партии до следующего заседания. И вот тогда потерявший терпение Сокольников во всеуслышание заявил, что редакция газеты не имеет ничего общего с репликой Сталина, которую сам он считает ошибочной.

Таким образом, Сталин предстал перед членами ЦК в качестве анонимного защитника «штрейкбрехеров». Ну а затем последовал новый удар: большинством голосов ЦК принял отставку Каменева, а затем единогласно одобрил предложение Милютина, и отныне «ни один член ЦК не имел права выступать против принятых решений ЦК».

Сталин проголосовал «за» и... тут же объявил о своем выходе из редколлегии «Рабочего пути». ЦК его отставки не принял и перешел к обсуждению других вопросов.

Это было сильным ударом по самолюбию Сталина. Он хотел выступить в роли миротворца под благим предлогом сохранения единства партии. Однако вместо ожидаемой благодарности получил весьма чувствительную пощечину все от того же Троцкого. И даже после того как он попытался сделать широкий жест и оставить газету, никто даже и не подумал обсуждать этот вопрос, словно речь шла о каком-то заштатном редакторе никому неизвестного издания.

Пройдет совсем немного лет, и во время борьбы с оппозицией Сталин напомнит Каменеву и Зиновьеву об их предательстве и о том, как сам Ленин назвал поступок своих «бывших» товарищей «безмерной подлостью» и «жульничеством».

Но... было ли то самое предательство, в котором обвинялись Каменев и Зиновьев? И как же тогда соотнести с «жульничеством» и «предательством» слова Троцкого, которые он произнес на заседании Петроградского Совета. «Нам говорят, — сказал он, — что мы готовим штаб для захвата власти. Мы из этого не делаем тайны».

Правда, уже на следующий день Лев Давидович, не моргнув глазом заявил дислоцированным в Петрограде казакам: «Вам говорят, будто Совет собирается 22 октября устроить какое-то восстание, сражение с вами, стрельбу на улицах, резню. Те, кто сказал вам это, — негодяи и провокаторы».