Сталин. По ту сторону добра и зла

Но, увы... Иллюзии и довоенные сказки остались уже в прошлом. С этой минуты начался отсчет нового времени и новых воззрений на войну, на собственную армию и ее командиров. С первых же часов войны стало ясно, что та самая армия, которая должна была воевать малой кровью на территории противника, в панике бежала. Те самые командиры, которые еще вчера клятвенно заверяли страну в своем умении, сегодня растерялись и не знали, что делать. Конечно, они сражались, но это были бои не организованной ее командованием армии, а отчаянное сопротивление брошенных на произвол судьбы солдат и офицеров.

* * *

В 12 часов дня 22 июня по радио выступил Молотов. Сталин говорить отказался. Да и что говорить? Ведь он столько раз заверял свой народ, что никакой войны не будет, что советская армия самая сильная армия в мире и никто не осмелится безнаказанно напасть на Советский Союз. Но теперь, когда немецкие танки утюжили советскую землю, ему пришлось бы заявить на весь мир о том, что он ошибался, что советская армия совсем не самая сильная, а ее прославленные командиры не знают и не умеют очень многого.

Он привык к тому, что вся огромная страна верила в то, что он все знает и все умеет. А в эти часы он ничего не знал ни о положении на фронтах, ни о силе немецкого прорыва, ни даже о том, где эти самые фронты проходят. И говорить о том, что солдаты сдавались, что командиры не умели командовать и что положение с каждой минутой становилось все сложнее, он, привыкший говорить только о победах, не мог, да и не хотел.

Трудно сказать, верил ли он сам, что говорил, но именно он продиктовал последние слова в выступлении Молотова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

— Что ж, — сказал Сталин после выступления Молотова, — это, наверное, правильно, что сегодня выступал ты. А мне сегодня нельзя выступать... Наши командующие, как видно, растерялись и не знают, что им делать... А мне, — после небольшой паузы добавил он, — еще придется много выступать...

Он позвонил Жукову и приказал ему выехать вместе с Хрущевым в штаб Юго-Западного фронта в качестве представителя Ставки Главного командования, которая была создана уже на следующий день после начала войны. Ее председателем был назначен маршал Тимошенко, а ее членами стали начальник Генерального штаба Жуков, Сталин, Молотов, маршалы Ворошилов и Буденный, нарком Военно-морского флота адмирал Н.Г. Кузнецов.

* * *

Пройдут годы, и Берия вместе с Хрущевым поведают о той прострации, в которой пребывал Сталин в первые дни войны. И если им верить, то при первом же известии о вторжении немцев он полностью утратил волю к действию. Назвав Красную Армию сборищем предателей и трусов, «высочайший дезертир», как назвал Сталина Авторханов, заперся на своей крепости-даче.

«Когда началась война, — рассказывал JI. Берия, — у Сталина собрались члены Политбюро. Сталин был совершенно подавлен морально. Он сделал примерно такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин нам оставил пролетарское государство, а мы его просрали. Я отказываюсь от руководства». Когда ему все-таки осмелились напомнить о его личной ответственности в случае катастрофы, до которой оставалось всего несколько шагов, он обругал своих собеседников и отбыл на ближнюю дачу».

По словам Берии, «великий полководец» полностью потерял в ту роковую минуту голову и присутствие духа и лишь повторял, что «все потеряно и он сдается».

«Сталин растерялся, — вторил ему Хрущев, — и на несколько дней отошел от руководства, категорически отказывался прийти на заседание Политбюро, Совнаркома, скрылся на даче в Кунцеве. Мы решили поехать к Сталину и вернуть его к деятельности с тем, чтобы использовать его имя и способности в организации обороны страны. Когда мы приехали, то я по лицу видел, что Сталин очень испугался. Наверное, он подумал, не приехали ли мы арестовывать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает по организации отпора немецкому нашествию.

Мы стали убеждать, что страна наша огромная, что мы еще имеем возможность организовываться, мобилизовать промышленность, имеем людей, — одним словом, сделать все, чтобы поднять и поставить на ноги народ в борьбе против Гитлера, только тогда Сталин вроде опять немного пришел в себя».

Именно так говорили люди, которые в те трудные дни находились рядом со Сталиным и знали, как вел себя вождь. Вся беда только в том, что все это говорилось уже после смерти Сталина и теми самыми его соратниками, которые втайне ненавидели его. И было бы куда более удивительно, если бы тот самый Хрущев, который сделал все, чтобы развенчать Сталина своим докладом на партийном съезде, вдруг заговорил бы о проявленных им в самом начале войны решительности и силе духа.