Сталин. Разгадка Сфинкса

Сталин выделяется из всех известных Фейхтвангеру людей, стоящих у власти, своей простотой. Он чрезвычайно прямолинеен, почти до невежливости, и не возражает против такой же прямолинейности своего собеседника. Фейхтвангер увиделся со Сталиным, когда готовился процесс над Пятаковым и Радеком (Собельсоном). Вождь говорил медленным, тихим, немного глуховатым голосом. Постепенно их разговор стал обоюдно откровенным. Сталин взволновался, когда они заговорили о процессах троцкистов. С особой горечью он рассказывал о Радеке — писателе, наиболее популярной личности среди участников второго троцкистского процесса. Сталин рассказывал Фейхтвангеру о своем дружеском отношении к этому человеку, оказавшемуся иудой. Главу, посвященную взаимоотношениям Сталина и Троцкого, Фейхтвангер заключает: «Его считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов вместо того, чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в своих интересах своего дела, есть что-то трогательное».

С процессом Зиновьева и Каменева Фейхтвангер ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека он присутствовал лично. Во время первого писатель находился в Западной Европе, во время второго — в Москве. Это дало ему уникальную возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существовала между Советским Союзом и Западом. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. В основном, острие процессов было направлено, прежде всего, против самой крупной фигуры — отсутствовавшего обвиняемого Троцкого.

Главным возражением противников процессов являлась мнимая недостоверность, предъявляемых Троцкому обвинений. Не может быть, что один из основоположников государства, друг Ленина, превратился в злейшего врага Советской власти, считали они. Однако поведение, приписываемое Троцкому обвинителями, не только не невероятно, но даже является единственно возможным для него, соответствующим его внутреннему состоянию изгоя, заключает Фейхтвангер.

Относительно Пятакова, Сокольникова, Радека и других, представших перед судом во втором процессе, писатель признает, что убедился в виновности обвиняемых. Хотя логика их поведения перед судьями осталась для него не совсем ясной. Предположительно, генезис признания заключался в их обреченности перед необычным, некоего рода товарищеско-корпоративным судом. Людей, стоявших перед судьями, никоим образом нельзя было назвать замученными, отчаявшимися существами, представшими перед своими палачами. Главными причинами громогласности процессов, считает Фейхтвангер, являлись яркая демонстрация возрастающей силы государства и монолитной сплоченности советского народа перед лицом грядущей военной угрозы. Суждения немецкого писателя грешат схематизмом и подаются порою чересчур обобщенно, однако невозможно не согласиться с последним выводом. Своими оценками процессов Фейхтвангер находился тогда далеко не в одиночестве.

Английский юрист Дадли Коллард заверял посредством газеты «Дейли Геральд», что процесс Пятакова — Радека юридически безупречен. Член английского парламента Нейл Маклин писал: «Все присутствующие на процессе иностранные корреспонденты, за исключением, конечно, японских и германских, отмечают большое впечатление, произведенное весомостью доказательств и искренностью признаний».

Фейхтвангер не склонен распространяться о некоторых немаловажных подробностях. Так помимо Троцкого, бессильно бесновавшегося за рубежом, не менее чудовищными инсинуациями о Сталине отличались и его последователи внутри страны.

Многие из знаменитых западных путешественников были весьма озадачены и смущены процессами и казнями. Герберт Уэллс, восторгавшийся Сталиным в 1934 году, публично не скрывал своего возмущения. Ромен Роллан делился с дневником своими переживаниями. Стефан Цвейг писал ему 28 сентября 36 года: «Какой-то рок, какая-то метафизическая воля приводит людей к ослеплению…Зиновьев, Каменев, ветераны Революции, первые соратники Ленина расстреляны, как бешеные собаки…Разве не было бы достаточно применить ссылку? Она была бы даже более суровым наказанием, чем эмиграция, которая (см. Троцкий) медленно грызет, убивает, доводит до бессилия…»