Сумятицей, близкой к панике, оказались охваченными все верхние эшелоны власти. Первоначально в газетах появилось довольно интригующее и не совсем внятное сообщение:
«В президиуме ЦИК Союза ССР.
Президиум ЦИК Союза ССР на заседании от первого декабря сего года принял постановление, в силу которого предлагается:
1. Следственным службам — вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком.
2. Судебным органам — не задерживать исполнение приговоров к высшей мере наказания из-за ходатайства преступников данной категории о помиловании, так как президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению.
3. Органам наркомвнудел — приводить в исполнение приговоры к высшей мере наказания в отношении преступников, названных выше категорий, немедленно по вынесению судебных приговоров».
Лишь несколько позже было опубликовано постановление ЦИК «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик», печально прославившееся как закон от первого декабря 34 года. Согласно ему, следствие по делам о терроре должно было проводиться в срок не более десяти дней. Обвинительное заключение вручалось обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде. Дела слушались без участий сторон. Кассационное обжалование приговоров, как и подача помилования, не допускались. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно по его вынесении.
Начались поиски «виновных» в убийстве Кирова по многим направлениям. Был арестован начальник управления НКВД по Ленинградской области Медведь Ф.Д. и его заместитель Фомин Ф.Т. и с ними еще шестеро ответственных работников. Незамедлительно были расстреляны в Москве, Ленинграде и Киеве около ста обвиняемых по делам так называемых «белогвардейцев-террористов» (закон от 1 декабря начал собирать свою кровавую жатву). Все происходящее напоминало террор, примененный красными после покушения на Ленина.
Одновременно, из факта убийства среди бела дня виднейшего деятеля партии и государства отставным функционером, а не бывшим белогвардейцем или кулаком, вытекало несколько посылов. Главный из них заключался в том, что оппозиционеры как будто без зазрения совести отбросили свои многочисленные клятвенные заверения в лояльности власти и встали на путь вооруженной борьбы.
За три месяца после 1 декабря 34 года только в Ленинграде органами НКВД было арестовано около 1000 человек, большинство которых подверглось высылке. Еще до нового года были казнены Николаев и другие в качестве соучастников его преступления по делу так называемого «ленинградского центра».
Но если в бывшей столице существовало «гнездо контрреволюционеров и врагов народа», то в столице нынешней — Москве и других городах, не могло не существовать, по мыслям энкавэдешников, широко разветвленной сети филиалов.
8 декабря 1934 года начались аресты бывших последователей Зиновьева с Каменевым, а неделю спустя подобная участь постигает их самих. Несколько позже будет арестован вечно всем недовольный фрондер Шляпников и ряд других бывших участников так называемой «рабочей оппозиции». Недавние «соратники» Сталина после униженных просьб об отмене ссылки всего год как были восстановлены в партии и получили вполне пристойные рабочие места. И хотя прямую взаимосвязь с Николаевым следствию доказать не удалось, вследствие их незавидных репутаций, Каменева с Зиновьевым осудили вновь. Последний 13 января нового года подписался под довольно длинной петицией, в которой недвусмысленно признал свою пусть не прямую, но косвенную ответственность за убийство Кирова, а также практически сознался в чувствах злорадности. Видимо подобное ощущение испытывал и Ежов, откровенно заявивший Зиновьеву, что политически он уже расстрелян.
1 февраля 1935 года на пленуме партии происходит его существенное возвышение. Ежов избирается секретарем ЦК, а затем и председателем Комитета партийного контроля (бывшей ЦКК-РКИ). Главным же вопросом, обсуждавшимся на том пленуме, являлась насущнейшая необходимость внесения изменений в Конституцию СССР в соответствиями с реалиями того времени.
Ежов превосходно осведомлен о том, чем в первую очередь обеспокоены генсек и другие его коллеги. Во время встречи с Иденом Сталин не постеснялся задать ему, в числе прочих, лобовой вопрос: «Как вы полагаете, насколько велика сейчас опасность войны относительно кануна 1914 года?» Британский министр ответил не совсем определенно, но склонился к тому, что в 1914 году опасность была больше. На что Сталин возразил: «Думаю, опасность больше сейчас. В 1914 году имелся только один очаг военной опасности — Германия, а теперь два — Германия и Япония». Подумав, Иден признал, что мнение Сталина имеет под собой серьезное основание.