Сталин. Разгадка Сфинкса

В конце мая 1922 года случился «первый приступ болезни Ленина, приведший к частичному параличу правой руки и правой ноги и расстройству речи». К середине июня наметилось улучшение в состоянии здоровья вождя пролетариата. Осенью он вернулся к работе, хотя было совершенно очевидно, что силы Ильича серьезно подорваны. Но консилиум в составе профессоров О. Ферстера, В.В. Крамера и Ф.А. Готье разрешил Ленину приступить к работе с 1 октября. В конце ноября эскулапы «предписывают Ленину неделю абсолютного отдыха». 7 декабря он вынужден покинуть заседание Политбюро ЦК, а затем уехать в загородную резиденцию Горки. Откуда через четыре дня возвращается в московскую квартиру.

13 декабря отмечаются два приступа болезни. «С большим трудом, — записано в истории болезни Ленина, — удалось уговорить Владимира Ильича не выступать ни в каких заседаниях и на время совершенно отказаться от работы. Владимир Ильич, в конце концов, на это согласился и сказал, что сегодня же начнет ликвидировать свои дела».

16 декабря наступает «резкое ухудшение в состоянии здоровья Ленина». А в ночь с 22 на 23 декабря наблюдается «дальнейшее ухудшение в состоянии здоровья Ленина: наступает паралич правой руки и правой ноги». Однако Ленин в тот же день просит врачей разрешить ему продиктовать стенографистке в течение пяти минут один якобы необычайно важный вопрос. А затем требует, дабы ему было дано право ежедневно, хотя бы в течение короткого времени подобного общения с дежурными секретарями.

4 февраля 23 года у Ленина побывал немецкий профессор Ферстер, «который наговорил ему много приятных вещей, разрешил гимнастику, прибавил часы для диктовки статей», чем Ильич остался весьма доволен.

Неделей спустя тот же Ферстер сильно расстроил больного, категорическими запретами на газеты, свидания и любую политическую информацию. (Очевидно, ему досталось от Сталина за чрезмерно оптимистическую оценку состояния Ленина).

25 февраля доктор A.M. Кожевников записал, что Ленин утром «читал и разговаривал о делах… Вечером читал и диктовал больше часа».

На исходе первой декады марта произошел новый приступ болезни вождя, приведший к усилению паралича правой части тела и потере речи. В «Известиях» печатается сообщение об этом факте, а также о том, что правительство признало необходимым начать «публикацию медицинских бюллетеней о ходе болезни Ленина»…

Таков краткий, весьма поверхностный и далекий от полноты анамнез — история заболевания Ленина, недуг которого был обусловлен, несомненно, психогенными причинами.

Ключом к его разгадке служат патетические слова Крупской на траурном заседании съезда Советов: «Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным

(выделено мной — М.А.). Никогда этого он не говорил сам, да и я бы, вероятно, не сказала этого в другую, менее торжественную минуту».

То есть исключительная ленинская целенаправленность на одной проблеме, которой так восхищался Карр, была суть идеей-фикс.

Борьба со всеми мыслимыми и немыслимыми поработителями трудового люда все больше и больше овладевала сознанием Ленина, превратившись, в конечном счете, во всепоглощающую манию. Еще в молодости он изрядно настрадался от болей в области желудочного тракта. Обратившись однажды за консультацией к одному крупному швейцарскому специалисту, Ленин был поражен его диагнозом. В вашем болезненном состоянии повинен ваш мозг, то бишь нервы, безапелляционно объявил врач. Следовательно, напряженная умственная деятельность усугубляла физические недомогания и была ему практически противопоказана.

Ильич намеренно чуждался больших и малых человеческих хобби и увлечений, коими так полон мир людской и которые так расцвечивают порою жизнь. В школьные годы ему очень нравилось кататься на коньках, но он слишком уставал — хотелось спать после этого. Посему юный Володя Ульянов забросил коньки. После возвращения из Сибири он перестал играть в шахматы — игра слишком увлекала и отнимала много времени. Однажды Ильич загорелся изучением латинского языка и вновь бросил. Так как равно как и в других случаях, увлечение латынью мешало другим, основным занятиям.

После октябрьского переворота он признавался Горькому, что не может часто слушать классическую музыку: «…действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по голове никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить бесжалостно, хотя, мы в идеале, против всякого насилия над людьми…» (выделено мной — М.А.).