Сталин. Разгадка Сфинкса

Эффект Фултона

В опубликованном 19 августа 1945 года совместном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР предусматривалось в течение пяти лет достичь полного восстановления «народного хозяйства районов СССР, подвергшихся немецкой оккупации». Осуществить «послевоенную перестройку народного хозяйства и дальнейшего развития всех районов СССР, в результате чего должен быть значительно превзойден довоенный уровень развития народного хозяйства СССР». Большую часть страны необходимо было восстанавливать из руин заново, что больше всего занимало в то время Кремль.

Международная обстановка, между тем, складывалась таким образом, что опасения Сталина и его ближайшего окружения о неминуемости нового вооруженного конфликта возобновились с новой силой. В целях упрочения безопасности своей страны Сталин на территориях подконтрольных его войскам, естественно, стремился установить максимально комфортные взаимоотношения с этими странами.

Великие капиталистические державы с крайней подозрительностью следили за действиями своего недавнего коммунистического союзника. Они имели некоторые основания полагать, что Сталин, осуществивший территориальную экспансию, будет всеми мерами насаждать политические режимы угодные Советам. Вновь начала создаваться своеобразная обстановка «мира-войны» — состояния недоверия и подозрительности, насаждения идеологии, оправдывающей милитаристские устремления и меры репрессивного направления. Иные из чрезмерно прозорливых политических деятелей Запада посчитали, что Сталин не остановится на достигнутом и продолжит расширять свои и без того огромные владения. Они забыли уверенное высказывание покойного президента Рузвельта об отсутствии у Сталина империалистических наклонностей.

Одним из таких деятелей, причем наиболее ярким, зарекомендовал себя Уинстон Черчилль. Последний, хотя и отстраненный от власти, продолжал всей силой своего авторитета оказывать ощутимое влияние на политику западных стран. Черчилль являлся в тот период лидером оппозиции у себя на родине, а обаяние личности и престиж его были достаточно весомы. Уинстон господствовал над мыслями своих современников не только в британском политическом мире, но и в других странах Запада.

На протяжении всей войны Черчилль находился в перманентном вялотекущем конфликте с Рузвельтом по вопросу о том, преимущественно какой стратегии следовало отдать предпочтение в сношениях с советским союзником.

Позиция Рузвельта относительно Сталина была практически безукоризненной, а связи между Соединенными Штатами и Советским Союзом складывались превосходно. Хотя в самом начале «Барбароссы» они развивались темпами, оставлявшими желать лучшего, но по восходящей линии. Американский президент изначально находился под прессом сильнейших факторов: желания избежать непосредственного участия в войне по причине полной неготовности; уже развернувшегося военного сотрудничества с Англией; открытого недружелюбия отдельных влиятельных кругов США к Советам; полной неясности истинных намерений Японии.

Тем не менее, Рузвельт удивительно быстро оценил исключительно сложную ситуацию и уже 10 июля 41 года в присутствии и.о. госсекретаря Самнера Уэллеса заявил тогдашнему послу СССР в США К.А. Уманскому, что «главное для СССР — сохранить… силу сопротивления… примерно до первого октября. Если это удастся, война для нас выиграна, гитлеризм будет сокрушен».

Он был весьма огорчен нападением на Перл-Харбор, однако признал разумность решения Сталина не объявлять войну в тот момент Японии. Рузвельт сказал Литвинову тогда, «что он об этом решении сожалеет», но на месте русских поступил бы точно так же.

Судя по всему, американский президент не кривил душой, когда жаловался иногда Литвинову, что ему гораздо легче разговаривать с ним и Сталиным, нежели с Черчиллем и Форин офисом.

С первых же дней президентства Трумэна Черчилль начал склонять последнего к занятию более жесткой позиции в отношении Сталина. Накануне капитуляции Германии он тайно отдал приказ фельдмаршалу Бернарду Л. Монтгомери, не исключавший возможность совместного выступления с немцами против СССР. Однако как бы ни был предубежден против русских новый американский президент, он был вынужден считаться с общественным мнением США.

Одновременно, став президентом, уверяет Генри Киссинджер, Трумэн ощущал в гораздо меньшей степени, нежели Рузвельт, моральную обязанность хранить единство союзников. Он был далек от восторга от военного партнерства с Советами, на которые всегда взирал с величайшей осторожностью. Будучи еще сенатором, Трумэн оценивал оба режима — нацистский и советский — как полностью эквивалентные.