Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Освобожденный еще 1 февраля 1937 года за произвол, творимый в Киеве, от обязанностей секретаря Киевского обкома партии, Постышев нашел единственное оправдание своим ошибкам. Он говорил: «Мы ведь на Украине все-таки одиннадцать тысяч всяких врагов исключили из партии, очень многих из них посадили». Аналогичными по смыслу стали выступления Шеболдаева, Кабакова, Гамарника, Угарова, Косарева.

Только выступления Яковлева и Маленкова, говоривших о невнимании, казенщине, бюрократизме и равнодушии к людям, несколько изменили настроение выступающих. После этого участники пленума перешли к выяснению отношений друг с другом. Члены Политбюро компартии Украины Кудрявцев и Любченко обрушились на Постышева. Андреев критиковал Шеболдаева, секретарь ВЦСПС Полонский – Шверника. Косноязычный Хрущев, отстаивающий свой метод чистки от врагов народа, пытался опровергнуть Яковлева. То, что вереница ораторов не осознала сказанного в докладе Сталина, было очевидно. Присутствующие не поняли смысла его выступления.

Они приняли призыв покончить с благодушием за ходячие слова – за политическую риторику. Поэтому в заключительном слове Сталин остановился на семи вопросах организационно-политической работы: «По которым нет у нас вполне ясного понимания (курсив мой. – К. Р.)».

Он предельно ясно обозначил свою позицию: «В речах некоторых наших товарищей сквозила мысль о том, что давай теперь направо и налево бить всякого, кто когда-либо шел по одной улице с троцкистом, или кто-либо в одной общественной столовой где-то по соседству с Троцким обедал... Это не выйдет, это не годится».

Сталин прямо и недвусмысленно предупредил о недопустимости огульного обвинения всех бывших троцкистов в антисоветской деятельности. Он подчеркнул, что «нельзя стричь всех под одну гребенку

... Среди наших ответственных товарищей имеется некоторое количество бывших троцкистов, которые уже давно отошли от троцкизма и ведут борьбу с троцкизмом не хуже, а лучше некоторых наших уважаемых товарищей, не имевших-случая колебаться в сторону троцкизма. Было бы глупо опорочивать сейчас этих товарищей».

Сталин отдавал себе отчет в том, что вещи, очевидные для него, часто были непонятны другим. И чтобы обосновать свою позицию, он подчеркнул слабость и количественную незначительность людей с троцкистским прошлым. Он указал, что даже в 1927 году за троцкистов голосовало только 4 тысячи членов партии. Далее с учетом их тайных и явных сторонников насчитывалось лишь «около 12 тысяч членов партии, сочувствовавших так или иначе троцкизму.

Вот вам вся сила господ троцкистов. Добавьте к этому то обстоятельство, что многие из этого числа разочаровались в троцкизме и отошли от него, и вы получите представление о ничтожестве троцкистских сил».

Можно ли трактовать слова Сталина иначе, чем в высказанном им смысле? Но разве это призыв к разворачиванию репрессий?

Абсурд в том, что хрущевская пропаганда 60-х годов утверждала, будто бы именно выступление Сталина на февральско-мартовском пленуме послулсило импульсом к началу необоснованных репрессий. На этом тезисе грели руки «дети оттепели». Грязная, нечистоплотная ложь, сочиненная полуграмотным Хрущевым, была подхвачена его клевретами и вписывалась в учебники.

Нет, Сталин не призывал к активизации бездумной борьбы с «троцкистами», как клеветала «История партии» хрущевских времен. Наоборот. Он говорил о совершенно противоположном. Именно он предостерегал от истерии в этом вопросе. «У нас развелись люди, – саркастически подчеркнул Сталин, – больших масштабов, которые мыслят тысячами и десятками тысяч. [Для них] исключить 10 тысяч членов партии – пустяки, чепуха это».

Остановившись на чистках 1935-1936 годов, он заявил: «То, что мы за это время понаисключали десятки, сотни тысяч людей, то, что мы проявили много бесчеловечности, бюрократического бездушия в отношении судеб отдельных членов партии, то, что за последние два года чистка была и потом обмен партбилетов – 300 тысяч исключили. Так что с 1922 года у нас исключенных насчитывалось полтора миллиона.