Стальной лев. Восток

Андрон покивал. По рассказам воткинцев, командование Ижевской бригады никому, даже ближайшим соседям, не сообщило об уходе в район Уфимского корпуса. Ижевцы просто собрались и слиняли со всем скарбом и беженцами, полностью оголив свой боевой участок. Самовольным оставлением позиций незамедлительно воспользовались красные, форсировавшие по льду Каму и попытавшиеся окружить Воткинскую бригаду. Большевикам это практически удалось и только решительные, умелые действия Четвертого Воткинского полка под командованием штабс-капитана Болонкина, задержавшего продвижение красногвардейцев, уже вышедших в тыл бригаде, позволили солдатам и беженцам отступить в район Красноуфимска. Неудивительно, что после всего произошедшего воткинцы на все лады поносили своих бывших соседей.

Ижевская бригада, бывшая в армии Колчака достаточно обособленным соединением, жила собственной жизнью. Обычные солдаты из крестьян несколько сторонились гордящихся своей исключительностью бывших ижевских оружейников. Рабочие часто подчеркивали свою особенность и имели на то все основания. Они действительно сами подняли восстание и теперь добровольно воевали с большевиками, самоотверженно отдавали все силы на борьбу с врагами, несли потери. Напоминая о своих жертвах, с полным правом немного свысока посматривали на мобилизованных. За это их не очень уважали, хотя во время боя нареканий не было. Дрались ижевцы смело, в атаку шли дружно, не прячась от пуль, признавали начальников и выполняли их приказы. Проблемы начинались после боя. Командиры превращались в обычных заводчан, таких же, как все. Кого по имени-отчеству на отдыхе или марше величали, а иных Ванькой, Колькой или Петькой, как привыкли в Заводе. Несколько большим уважением пользовались командиры полков, к которым обращались по занимаемой должности. «Господин полковник» у ижевцев — командир полка или занимающий соответствующий пост, а не чин. Соответственно, вне боевых действий рабочие превращались в практически неуправляемых анархистов. Приказы обсуждались и вызывали пререкания. Караульные, если рядом не находился противник, спокойно покидали вверенные посты, чтобы попить чаю, потрепаться с соседями или погреться. Это не вызывало особого удивления, так как в большинстве своем ижевские рабочие стали солдатами после антибольшевистского восстания в родном городе. Прошедших действительную военную службу бойцов, среди них оказалось немного.

— Андрон Георгиевич, чего ты его слушаешь? — Подал вдруг голос безногий лет под тридцать солдат, сидящий напротив Селиванова спиной к окну. У мужика вместо ног остались две небольшие культи. — Да барчуки они и есть! Повкалывали бы с утра до ночи за копейки, да поголодали бы, может тогда и не чванились так! Где ж это видано, чтобы рабочий человек жрал от пуза, книжки читал, всех детей выучил, да так чтоб на свою оркестру деньжата водились и времени хватало? Это как зажраться надо, чтобы хлеб по пять лет в скирдах стоял? Токмо у бар так заведено. А этим куркулям все мало! Ни с кем ужиться не могут. То с большевиками за огороды поцапались, то с соседями за трофеи, то приказы им не по нраву. Скажи, какие крали? Этих иуд Колчак-то держит только за то, что солдат мало и воевать некому. Заткнули ими дыру между Уфой и Красноуфимском, где и стреляют-то в неделю раз! Как ты там руку потерять умудрился, курва? Спьяну, что ль?

Парень покраснел так, что казалось — сейчас закипит. Дернулся к ножу, висящему на поясе, но безногий солдат оказался проворнее безрукого, выхватив из-за пазухи револьвер.

— Я из-за вас, блядей, ноги потерял, — громко и злобно зашипел солдат. — Весь фронт тогда чуть не порушили. Правильно воткинские говорят — христопродавцы вы и есть. А будешь трепыхаться, барчонок недоделанный — на ходу тебя отсюдова в сугроб головой высадят. Тут много раненых едет, кто после ухода ижевцев на Каме руки-ноги оставил, как раз отлежаться успели. Ты живой только потому, что спросят за твою, сучонок, пропажу с Андрона Георгиевича, а у нас к нему большое уважение имеется. Человек он хороший. Поэтому сиди и не рыпайся. Уразумел, сопля?

Столяров кивнул, опустил голову и как-то сразу сдулся, бессильно уронив руку с рукояти ножа. У Селиванова, сидящего ни жив, ни мертв, в ожидании выстрела, отлегло от сердца и ему вдруг стало пронзительно жалко молодого ижевца. Андрон, смотрящий на безногого, осуждающе покачал головой:

— В чем парень-то однорукий провинился перед тобой, земляк? Ему и двадцати годов нет, а ты срамишь его, будто он тебе сам ноги отстрелил. Ты револьвер-то прибери. Непорядок это. Не ровен час, придет кто. Не навоевался, что ль? Когда ж лаяться прекратите, да виноватых меж собой выискивать?

Мужик оказался понятливый. Он смущенно крякнул и спрятал оружие.