Стальной волосок (сборник)

— А ведь и правда… — вырвалось у Вани. И он посмотрел на Квакера. Квакер кивнул, отошел к обелиску и начал там ходить среди плит. «Чего это он?» — подумал Ваня. Но больше никто не удивился. Ждали. Квакер подошел и как — то виновато сообщил:

— Больше здесь нет детских могил. Вернее, одна еще есть, но какой — то годовалый младенец… — И он снова встал над плитой.

— Значит, мастер Павел Кондратьевич в самом деле твой предок, — напомнил Ваня. Квакер глянул исподлобья:

— Ну, да… А этого Агейку все равно жаль… Будто в чем — то виноватые перед ним…

Ваня сказал:

— Наверно, славный был. Написано: мы тебя помним. Наверно, друзья написали. Взрослые ведь не напишут «Агейка»…

— Написали, что помнят… А теперь никто уже не помнит… — Еле слышно проговорила Лорка. И встала поближе к Ване.

— Мы будем помнить, — сказал Федя Трубин. — Он же помог нам разгадать тайну…

— Да и не в этом дело, — добавил Никель. — Будем, вот и все…

— И будем приходить, да? — живо спросил Тростик. И посмотрел на Лику. И она кивнула: да…

— А теперь давайте почистим все, — предложила Лика. — Только не рвите сильно траву, пусть растет…

— Не будем рвать, — согласился Никель и присел, раздвинул стебли. — Ребята, смотрите — ка! Повилика…

4

На обратном пути задержались у Бархотки. Долго бултыхали в прохладных струях изжаленными ногами. Потом здесь же, на берегу, расселись на брошенных бетонных блоках — они были теплые, как печки. Буйно цвел иван — чай, в нем гудели шмели. Трещали невидимые кузнечики. Над пустыми цехами висел бледненький, потерявшийся в дневном небе месяц.

Лика раскрыла сумку, которую тащили на палке трудолюбивые Трубачи. В сумке нашлись две бутылки кваса и мягкие пироги с картошкой — гостинец Евдокии Леонидовны, Андрюшкиной бабушки. Пирогов было по штуке на брата. Лишь про Матубу Евдокия Леонидовна не вспомнила, но теперь ему отломили каждый по кусочку, а Тростик отдал половину.

— Я стараюсь есть поменьше…

— Ага, поменьше! Арбуз — то вон как уписывал недавно, — заметил Федя.

— От арбузов не толстеют.

Подниматься и шагать дальше никому не хотелось. Ленивое было настроение и задумчивое такое. И… слегка тревожное. Хотя и непонятно отчего.

Лика раскрыла твердую черную папку, с которой не расставалась нигде. Села в сторонке, стала что — то набрасывать карандашом на листе. Андрюшка осторожно подошел, стал сбоку.

— Брысь, — сказала Лика.

— Ну, я чуть — чуть. Одним глазком…

— Я что сказала!

— Жалко, да?

— Не жалко, а не люблю, когда дышат за шиворот… Нарисую — покажу.

Нарисовала она быстро. Положила открытую папку рядом на бетон, расслабленно откинулась, глянула. Не то чтобы приглашающе, но в смысле «можно». Андрюшка приблизился кошачьими прыжками. Посмотрел.

— Ай… — сказал Андрюшка. — Ух ты… Ребята, посмотрите…

Все и так уже стояли рядом.

У Лики был талант. Двумя — тремя движениями карандаша она умела удивительно похоже изобразить любой предмет, любое существо: бродячего кота на заборе, козу в лопухах, потерянную сандалетку рядом с шиной самосвала, дерущихся воробьев, малышей на качелях, ныряльщиков на палубе баржи… И до того здорово! Всего несколько линий, а точность — как на фотоснимке! Только портреты знакомых ребят она не рисовала, говорила, что не умеет. Хотя Тростика (очень похожего) было у нее полным — полно в альбоме, но он — исключение. На нем Лика «набивала руку»…

А сейчас на листе был именно портрет. Правда, незнакомый. Но… в то же время знакомый. Казалось, что все не раз встречали этого мальчонку — круглолицего, лопоухого, с перепутанными длинными прядками, с дыркой от выпавшего зуба под удивленно приподнятой губой. С крупными конопушками на переносице и на щеках. С глазами, в которых искорка улыбки и… скрытое беспокойство…

— Агейка? — шепотом спросил Андрюшка.

Лика кивнула. Впрочем, и так всем ясно было, что это Агейка.

— В точности такой… — шепнула Лорка. И каждый был согласен, что «в точности такой» — восьмилетний Агейка Полынов, бегавший полтора века назад по тем же улицам, что они. Он просто не мог быть никаким другим…

— Лика, а ты можешь нарисовать еще такого же? — вдруг напряженно спросил Никель. — Только чтобы он не просто так, а слушал раковину. Морскую. Будто ловит отдаленный шум…

Лика секунды две смотрела Нику в лицо. И ничего не спросила. Взяла еще один лист. Повторить рисунок ей ничего не стоило, две минуты — и готово. Еще один улыбчиво — тревожный Агейка. Только у левого Агейкиного уха карандаш остановился.

— А раковина, она какая?

— Большая, закрученная. С зазубренным краем. Край чуть отодвинут от щеки…

Лика умела рисовать и раковины. Она изобразила такую, о какой сказал Никель. Тонкие Агейкины пальцы придерживали витую раковину у щеки. И Агейкина тревога теперь отражала ту загадочность и отдаленность, которую доносил до него голос прибоя…

— Теперь совсем так… — негромко выговорил Никель.

— Ник, а что так? — осторожно спросил Андрюшка. А Федя смотрел на Ника молча, но тоже с беспокойством. Они с Андрюшкой лучше других улавливали всякие стрункиНикеля.