Стамбульский бастард

В разговоре Мэтт поведал о том, какую хотел бы сделать карьеру, а она – о детстве, которое хотела бы стереть из памяти, он – о планах на будущее, она – о следах прошлого, он – о надеждах, она – о семейных воспоминаниях. Они собирались было сменить тему разговора, но вновь дала о себе знать «Фея Драже». Армануш раздосадованно посмотрела, кто звонит. Номер был незнакомый, но не скрытый. Она приняла вызов.

– Эми, ты как?

Армануш была так ошарашена, что даже стала заикаться:

– Ма-ма! Ты… почему у тебя теперь другой номер?

– Да потому, что это мобильник миссис Гриннель, – призналась Роуз. – Мне не пришлось бы прибегать к такого рода уловкам, если бы ты потрудилась отвечать на мои звонки.

Озадаченно моргая, Армануш смотрела, как официант ставит перед ней странного вида тарелку с некой композицией из оттенков красного, бежевого и белого. Положенный размашистыми мазками соус окружал три куска сырого красного тунца сферической формы и яркий яичный желток, а все вместе складывалось в какое-то угрюмое лицо с запавшими глазами. Армануш уже не слушала мать, хотя и держала телефон у уха. Наморщив губы, она пыталась сообразить, как же приступить к поеданию человеческого лица.

– Эми, почему ты не отвечаешь? Разве я не твоя мать? Почему я так бесправна? Почему мне нельзя претендовать даже на половину того, что позволяется этим Чахмахчянам?

– Мама, ну пожалуйста! – вот и все, что могла сказать Армануш.

Как ответишь на подобный вопрос? Разве что попросишь не говорить такого. Она сгорбилась и словно стала вдвое тяжелее. Ну почему же ей так сложно общаться с матерью?

Армануш поспешно извинилась, пообещала перезвонить, как только вернется домой, и повесила трубку. Украдкой покосилась на Мэтта, не напрягся ли он от их разговора, убедилась, что беспокоиться не о чем: он не мог оторвать глаз от тарелки. Она была не круглой, но прямоугольной, а словно по линейке прочерченная полоса горчично-сливочного соуса отделяла друг от друга две зоны. Мэтт под впечатлением тяжело сглотнул, словно ему было страшно испортить этот идеальный прямоугольник.

Им принесли реплики двух экспрессионистских полотен. Армануш подали блюдо, отсылавшее к картине Франческо Боретти «Слепая проститутка». А на тарелке Мэтта повар воспроизвел одну из работ Марка Ротко под весьма подходящим названием – «Без названия». Они были настолько поглощены созерцанием своих тарелок, что даже не заметили, как подошедший официант поинтересовался, все ли в порядке.

Остаток вечера прошел приятно, но не более того.

Все оказалось на редкость вкусно, и они быстро приноровились к тому, чтобы поглощать произведения искусства. Когда принесли десерт, Мэтт с легким сердцем внес хаос в стройные ряды ягод ежевики, у него была «Апрельская тоска приносит майский желтый» Питера Китчелла. Армануш не задумываясь вонзила ложку в трепещущий нежный заварной крем, представлявший «Мерцающую субстанцию» Джексона Поллока.

А вот беседа не клеилась. Есть у них получалось гораздо лучше, чем говорить. Хотя, вообще-то, ей было приятно с Мэттом, и как мужчина он ей вполне нравился. Но чего-то фатально не хватало. И не в том смысле, что недоставало какой-то части от целого, но само это целое словно распадалось. Может быть, они объелись философией. Как бы там ни было, Армануш осознала, что ее возможности, увы, ограниченны и она при всем желании ну никак не сможет влюбиться в Мэтта Хэссинджера. Это открытие положило конец ее сомнениям, и теперь, потеряв к Мэтту всякий любовный интерес, она могла просто хорошо к нему относиться.

На обратном пути они вышли из машины и в задумчивом молчании немного прогулялись по Коламбус-авеню. Ветер переменился, и Армануш на миг почуяла резкий соленый запах моря. Ей так захотелось убежать отсюда куда-нибудь на берег океана. Тем не менее, оказавшись перед книжным магазином «Сити лайтс», она невольно оживилась, увидев в витрине одну из своих любимых книг – «Гробницу для Бориса Давидовича» Данило Киша.

– Ты читал вон ту книгу? Она потрясающая! – воскликнула Армануш и, получив отрицательный ответ, принялась излагать первый рассказ сборника, а потом перешла к остальным семи.

Она была искренне убеждена, что понять эту книгу можно, только разобравшись в том, как устроена восточноевропейская литература. На протяжении последующих десяти минут Армануш просвещала Мэтта, хотя еще утром обещала матери ни словом не заикнуться о книгах, по крайней мере на первом свидании.

Так они добрались до Рашен-Хилл и стояли лицом к лицу перед кондоминиумом бабушки Шушан. Вечер подходил к концу, и обоим хотелось, чтобы конец был лучше начала. Им пришел в голову только один способ. Вместо долгожданного страстного поцелуя, воплощения давних мечтаний, у них получился поцелуй нежный и невинный. Оба были столь далеки от страсти, что Армануш запечатлела его, движимая состраданием, а Мэтт – робким восхищением.

– Я весь вечер хотел сказать, – пробормотал, запинаясь, Мэтт, словно собирался сделать горькое и неприятное признание, – ты так удивительно пахнешь… Чем-то необычным, экзотическим, как…