Станиславский

Но ошибся в своих предположениях и Станиславский. Он тоже искал удобного союзника, который, кроме общности взглядов на состояние театра и характера требующихся реформ, обладал бы реальной способностью действовать как административный директор. Уже захваченный экспериментами над природой актерского творчества, он прежде всего был заинтересован в человеке, который возьмет на себя часть (надеялся, что часть большую) присущих организации нового театра хлопот. Конечно, для К. С. был важен и писательский опыт Немировича-Данченко, его погруженность в среду литераторов. Он, разумеется, не собирался ставить пьесы Вл. Ив., но воспользоваться его знаниями, связями и советами явно надеялся, так как открыто признавал свою малую компетентность в современной российской драматургии. Немирович оказался великолепным администратором, талантливым, креативным менеджером, как мы сказали бы сегодня. Он умел наступать, отступать или лавировать именно в те моменты, когда требовалась та или иная линия поведения. Ему всегда удавалось выстраивать отношения с начальством. Сначала — с чиновниками царской России. Потом — с непостижимо стихийными комиссарами первых послереволюционных лет. А затем — с представителями уже вполне сложившейся советской бюрократии. Во многом именно благодаря этому его таланту театру удавалось выживать в самых убийственных обстоятельствах.

Но Станиславский не мог предположить, как сильны творческие амбиции Вл. Ив. и насколько не случайно было его желание еще до образования Художественного театра принять участие в работе Общества искусства и литературы в качестве режиссера. Не сумел К. С. разглядеть в выдающихся административных способностях Немировича и предпосылку неизбежной борьбы за единоличную власть. Умея угадать и тонко раскрыть чувства самых разных людей на сцене, он часто не понимал тех, кто оказывался по жизни с ним рядом.

Если бы в то время психология достигла современного уровня, то любой консультант по набору сотрудников для какой-нибудь фирмы мог рассказать основателям об опасных рифах будущего их союза. В отличие от Вл. Ив. и К. С. этот консультант вряд ли ошибся бы — настолько изначально несовместимыми были их личности. Впрочем, даже доморощенный астролог сегодня, заглянув в популярное руководство, дал бы исчерпывающий ответ на вопрос Михаила Чехова «Почему?!».

Присутствие другого, которое двум основателям приходилось учитывать постоянно, отнимало у каждого немало жизненных, нравственных и творческих сил. Однако каждому эта мучительная близость бесконечно много давала. Вынужденные вступать в непрерывное соревнование, делить заслуженную театром славу не столько даже в словах и поступках, открытых окружающим, сколько в бесконечном внутреннем диалоге, они подстегивали, обогащали и меняли направление жизни друг друга. Сами их конфликты, неизбежно сказывавшиеся на внутренней жизни театра, были одновременно изнуряющей, но и движущей силой.

Кто знает, как рано и далеко отошел бы К. С. от живой театральной практики, с головой погрузившись в бесконечные свои эксперименты, если бы не существовало рядом отрезвляющего, подталкивающего к повседневной работе Владимира Ивановича. Уж он-то и на секунду не позволял себе потерять из вида конкретные земные цели конкретного сезона. В их тандеме именно Немирович гарантировал устойчивость и предсказуемость жизни театра. Его безусловный административный талант соединялся в нем с особенной художественной чуткостью, позволявшей отделять зерна от плевел. Он знал эту свою способность, гордился ею, очень хотел, чтобы ее разглядели, оценили по достоинству. Нельзя не заметить, что Вл. Ив. писал и говорил о своей роли в творческой жизни театра гораздо охотнее и бесконечно настойчивее, чем о своем безусловном административном влиянии. Ведь влияние это было у всех на виду и ни у кого не вызывало сомнения, а вот творческие заслуги, как ему представлялось, явно недооценивались. Великолепное присутствие Станиславского отбрасывало на них слишком плотную тень.

А ведь для Немировича-Данченко было особенно важно, чтобы эти заслуги разглядел и оценил именно Станиславский. Но тот, как это виделось компаньону (да и было на самом деле), не спешил, и Немирович от внутренних переживаний переходил к прямым попрекам. Станиславский как никто другой понимал значение Немировича в их общем деле. Понимал, что несправедливо называть Художественный театр «театром Станиславского». Он то и дело напоминал о роли Вл. Ив., энергично возражал, когда эта роль замалчивалась. Но ведь уже в самой необходимости подобных напоминаний для Немировича таилась обида.