Становление

Иван Ефимович верил в меня и поэтому спрашивал больше, чем с остальных, тем более что уже в это время я нередко помогал ему проводить тренировки.

* * *

На этой же волне подъема я в следующей схватке уложил тренера «вольников» и – выиграл своего первого барана!

Ну конечно, наши ребята бросились меня качать, потом был круг почета, но главное – мы гордо шествовали в техникум с выигранным бараном по центральной улице, и уже оттуда я звонил домой, чтобы сообщить о своей победе – спокойно так, как будто это было самое обычное дело.

Потом были и другие победы, и выигранные бараны, которых я дарил и тренеру, и друзьям. Но вкус первой победы и первого приза всегда самый сладкий и самый запоминающийся…

* * *

Я совсем ушел в свои счастливые воспоминания, но мои раздумья прервал Николай Васильевич:

– Кстати, не пора ли нам посмотреть, как там в Киото наш новенький, переведенный из Хакодате?

– Пожалуй.

16. Всякому да откроется стезя своя

(По рассказам митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла и Н. В. Мурашова)

В этом зимнем странствии из Хакодате в Киото перед Васей Ощепковым прошла почти вся Япония. Сначала были шесть-семь часов морского странствия до порта Аомори, потом по Северной железной дороге добирались до Токио.

Минули, прямо с вокзала, эту нынешнюю столицу, о которой спутник, уроженец Киото, пренебрежительно заметил: «Мы на одиннадцать веков старше!»

Он ехал на юг из сурового, таежного, необжитого северного края. Менялись деревья, другое зверье выбегало на лесные дороги, мягче и влажнее становилась день ото дня погода.

Если бы его в ту пору кто-нибудь спросил: «Япония – это что за страна?», он бы, не задумываясь, ответил: «Леса да горы».

Ночевали в маленьких придорожных гостиницах и Васе были уже не в диковину ни ночевка на татами, ни ужин из большой миски риса и маленьких тарелочек с рыбными и овощными приправами. Есть полагалось палочками и Вася про себя добрым словом поминал и Мосаку, и Мотомэ, и других сверстников из Хакодате, которые шутками да смехом научили его легко забрасывать в рот непослушные рисинки.

Еще научили они его собственным примером прятать подальше свои чувства: обиду, боль, страх, удивление полагалось переживать про себя. Радоваться тоже надо было вежливо, прежде всего не раз поблагодарив того, кто доставил радость. Поэтому рассматривая во все глаза чудеса своего путешествия, он изо всех сил старался выглядеть невозмутимым, что порой было довольно забавно при его живой русской физиономии.

А чудес хватало: небывалые деревья – низкорослые сосны, изогнутые, будто кто нарочно выворачивал по-всякому их горизонтальные ветки; бамбук, который здесь шел на все: и на постройки, и на остроконечные шляпы, и в еду. И вовсе диковинные криптомерии, про которые один из спутников сказал непонятное слово «реликтовые».

Чудной была одежда: длинные, в широкую складку не то юбка, не то штаны – «хакама», деревянные сандалии «гета» – скамеечки на двух подставках. Для них даже носки нужны специальные – «таби»: не носки, а рукавички с отдельно вывязанным большим пальцем. Это чтобы шнурки цеплять за него. Смех да и только!

Но больше всего носили кимоно – и женщины, и мужчины. Зимой по несколько штук на себя навьючивали.

Вася и не подозревал, что все это придется носить и ему и что, обвыкнув, он поймет и примет удобства чужой одежды.

Рано или поздно всякому пути приходит конец. Киото, в который они так долго добирались, показался, не в пример Хакодате, большим. А вот семинария, которой, честно говоря, побаивался, встретила по-свойски, так, будто и не уезжал никуда. Только вместо отца Анатолия оказался отец Арсений, да с местными японскими сверстниками еще предстояло познакомиться. Дух, что ли, и здесь, и в Хакодате был одинаковый? Да оно и немудрено – одно и то же незримое присутствие владыки Николая чувствовалось всюду и подтягивало, настраивало на деловую, но добрую волну.

Однако стоило начаться занятиям, как все же почувствовалась разница. Была она такая же, какую мы бы сегодня ощутили между музыкальной школой и консерваторией. Здесь уже не начинали с азов – здесь шлифовали, доводили до более высокой ступени то, что было усвоено раньше. И так было по всем предметам – от географии до богословия. Был еще один иностранный язык – английский.

И еще – готовили семинаристов к миссионерской деятельности не только среди крестьян и рыбаков. Собеседниками могли оказаться буддийские философы или синтоистские жрецы, врачи или учителя, люди из высших слоев общества. Не исключалась отсылка выпускников семинарии в Россию для продолжения образования в духовных академиях Российской империи. Поэтому шлифовке подлежали не только знания, но и манеры. Пришлось и Васе понемногу расставаться с привычными простонародными оборотами речи, прежними крестьянскими привычками. Помогали книги – читал он в это время как никогда много. На всех трех языках.