Становление

Держась в толпе семинаристов, Вася слышал, как преосвященный на ходу возражал начальнику семинарии, пенявшему владыке, что он утруждает себя и отказывается от отдыха с дороги: «На покой миссионеру, когда у него есть хоть капля силы служить своему делу? Это для меня представляется столь несообразным, что я и в мечтах никогда не пытался примеривать покойный халат. Хочется умереть на той борозде, где Промысел Божий судил и пахать и сеять».

Как обычно в день приезда владыки Николая, были и служба в соборе, и проповедь его там, и длительная беседа с руководством миссии в Киото. Как всегда, шли своим чередом и занятия семинаристов. Разве только к ночи, против обыкновения, никак не могли угомониться взбудораженные событиями «молодцы». И тогда Вася сквозь гомон сверстников услышал в коридоре знакомые энергичные шаги. Услышали их, как видно, и остальные – все голоса смолкли. В спальню вступил преосвященный Николай. Он тихо, будто не ведая, что отроки не спят, прошел между койками, где-то, склонившись, поправил край сползшего одеяла, подоткнул подушку, так же тихо вышел. И будто осталась в спальне принесенная им тишина – больше никто не шелохнулся, не вымолвил ни слова.

А затем пришел сон.

На другой день после утренней молитвы, которую начал первыми фразами сам преосвященный, занятия для Васи начались со спортивного зала. Он любил эти тренировки в утренние часы, но в этот раз его мысли были очень далеко от до-дзе: он думал о том, как бы все-таки поговорить с владыкой Николаем до его отъезда.

Сэнсэй Сато, как всегда, каким-то шестым чувством угадывал состояние своего питомца и потому был в этот день особенно безжалостным. Когда, еще в борцовском кимоно, вытирая рукавом пот, Вася выскочил наконец из до-дзе, он почти уткнулся разгоряченным лбом в пахнущую ладаном епитрахиль владыки Николая.

– А, молодец из Хакодате! – неторопливо проговорил преосвященный, слегка отстранив его и как бы любуясь взъерошенным Васиным видом. – Ну как твои успехи у мастера Сато? – И тут же прервал себя: – Ну, беги, беги – остынь, переоденься, да после обеда зайди ко мне. Потолкуем.

Не чуя под собой ног, как во сне, летел Вася в «молодцовскую». Не помнил потом, чем кормила в тот день семинарская кухня: ел, не разбирая, то ли рыба, то ли рис, то ли бобы ихние – соей называются. Весь послеобеденный отдых лежал с закрытыми глазами, твердил про себя, что надо не забыть сказать владыке, о чем спросить.

И вот настал час – отпущенный с послеобеденных занятий, как никогда умытый и причесанный, стоит он у дверей комнаты преосвященного: робеет постучать.

Когда потом припоминал разговор (а припоминал не раз и не два – помнил всю жизнь), неважным оказалось, и как вошел, и что отвечал на первые вопросы владыки. Да, видимо, и спрашивал преосвященный больше для того, чтобы успокоить отрока, помочь ему справиться со смущением.

Он перестал смущаться, когда зашел разговор о занятиях в до-дзе. Подробно рассказал, чему выучился у сэнсэя Сато, как умеет теперь одолеть в схватке двоих, а то и троих. Владыка Николай слушал с затаенной усмешкой в глазах: знал, что молодец не бахвалится – до того преосвященный успел перемолвиться с мастером Сато. Японец вначале тоже робел, все пытался кланяться, но когда речь зашла о Васе-сан, оживился и стал горячо доказывать, что такого способного ученика у него еще не было и что делать из него проповедника – загубить большой талант.

Убедил не учитель – сам видел, что вряд ли получится миссионер из способного, но очень уж по-мирскому живого и любопытного ко всем жизненным проявлениям молодца. Надо как-то иначе решать его будущее. Но дело было не только в этом – что-то еще очень значимое проглядывало в ясных серьезных глазах, в которые засмотрелся сейчас, задумавшись, преосвященный.

Он опомнился от своих дум, услышав настойчивый вопрос юнца, который тот, видимо, задавал уже не в первый раз:

– И еще непонятно мне, владыка, достойно ли тому, кто должен побеждать язычников только Словом Божьим, усваивать их языческую борьбу? Не грех ли это, что я иной раз все другие занятия променял бы на уроки учителя Сато? Борьба ведь – дело воинское, а не духовное. И как же быть с Заповедью Божией «Не убий»?

Еще внимательнее всмотрелся преосвященный в побледневшее лицо отрока и заговорил, будто перед ним был равный собеседник, но речь повел, казалось бы, совсем не о том, что его спрашивали:

– Думается мне, что узел, который сейчас здесь, на Дальнем Востоке, завязался, Россия еще не один год развязывать будет. Наш долг – помочь своим знанием и своей верой здесь, на месте. Но кто-то должен будет и там, на Родине, показать, с каким противником нам, может быть, придется бороться. И более того – надлежит нам создать умение выше здешнего.

Владыка Николай помолчал, словно убеждаясь, что его поняли, и уже по-другому, будто снисходя к возрасту своего собеседника, продолжил: