Становление (СИ)

А ещё более остального Николая Ивановича заботил вопрос его благосостояния. У Новикова не было средств для существования. И он эти лишения пережил бы, но вот дети… Их нужно было подымать. Наедине Державин сказал Новикову, кто помогает ему с хозяйством в имении. Тот самый Сперанский или люди, связанные с ним, делают земли более прибыльными.

— Николай Иванович? — удивлённо произнёс Карамзин после лестных слов Новикова о Сперанском, но большее развивать тему забоялся.

— А вы, молодой человек, можете открывать журнал. Я помогу. И пусть в нём издаются все люди, — Новиков улыбнулся. — Я таким же был, как и вы, господин Карамзин, когда-то…

Николай Михайлович Карамзин оказался недовольным встречей. Тот образ Новикова, который он себе нарисовал, не соответствовал увиденному. Хотелось получить более серьёзную поддержку в будущих начинаниях. Все эти старики, которые ещё не поняли, что европейская литература изменилась, стала более чувственной, они должны оказывать поддержку таким дарованиям, к которым себя причислял сам Карамзин.

Безусловно, Николай Михайлович был небесталанным человеком. Его стихи и проза нравятся людям и многим женщинам. Карамзин так описал героиню в своей «Бедной Лизе», что теперь некоторые девицы, когда узнают в молодом человеке автора, смущаются и начинают чуточку чаще вздыхать.

Одной из таких впечатлительных девиц была Екатерина Андреевна Колыванова, дочь Андрея Ивановича Вяземского. Карамзин всерьёз рассматривал её в качестве своей возможной жены. Вот только не понятно, сколько приданного готов положить за свою внебрачную дочь Андрей Иванович. Так что, видимо, нужно больше присматриваться к Елизавете Ивановне Протасовой, чья семья оказалась столь благосклонна к Николаю Михайловича, что он даже в их доме живёт.

Но то, что одна из потенциальных невест, Екатерина Андреевна, стала говорить о Сперанском, взбесило Николая Михайловича. Он считал, что девушка влюбилась в него, что благодаря ей он сможет быть вхожим в дом Андрея Ивановича Вяземского. А тут такой удар по самолюбию.

До того, как Карамзин услышал из уст Екатерины Андреевны имя Сперанского, Николай Михайлович не обращал внимания на некоего поповского сына, который не только стихи пишет, но уже и вхож к самому императору. Ну, а когда узнал, что текст Сперанского стал основой для гимна, лично утверждённого государем, Карамзин записал этого сочинителя в свои враги [в РИ Карамзин был врагом Сперанского, постоянно добиваясь отлучения того от двора, и был одним из тех, кто опорочил имя Михаила Михайловича].

— Куды ж ты? — услышал Николай Михайлович крик, когда карета резко дёрнулась, останавливаясь, а кони заржали, негодуя, что кучер чрезмерно сильно натянул вожжи.

Карамзин ударился головой о дверцу кареты, которая принадлежала Плещеевым и часто использовалась Николаем Михайловичем.

— Что случилось? — выкрикнул молодой литератор, выглядывая из кареты.

Карамзин уже прибыл в Москву, и осталось не более пяти минут мучений от жёсткой и громкой поездки в карете, а после мягкие кресла… Но тут что-то случилось, и раздражение резко усилилось.

— Ну, и куда ж вы, сударыня тако под коней-то? — говорил кучер, уже помогая приподняться какой-то девице.

— Я думать. Шла, не увидеть вы, — с французским акцентом говорила девушка.

Этот голосок сразу же показался Николаю Михайловичу манящим. Он быстро, нарочито лихо, напоказ, спрыгнул с подножки кареты и направился к уже стоящей на своих ногах девушке. Она отряхивала пыль с платья.

Девушка была одета несколько фривольно, но в недешёвые одежды. Платье её можно было назвать «дворянским», за тем исключением, что оно было всего двух цветов и без украшательств. А декольте… Такого магического выреза, порождающего фантазии у молодого мужчины, Карамзин ещё никогда не видел.

Николай Михайлович, считавший себя знатоком женских сердец, столкнулся со взглядом необычайно красивой женщины. Та улыбнулась, спрятала взгляд, посмотрела вновь.

— Мадмуазель, вы француженка? — спросил на языке Вольтера Карамзин.

— Как приятно встретить образованного человека. Мсье, я должна извиниться. Я такая неловкая… — лёгкая кокетливая улыбка сделала пристрелочный выстрел в сторону мужчины, и сразу же последовало первое накрытие, когда томный взгляд, сопровождаемый глубоким вздохом больших грудей, разорвал сознание Карамзина.

— Как… Как ваше имя? — спросил Николай Михайлович.

— Аннета Мария, мсье, — сказала дочь ювелира.

Аннета сделала глубокий книксен таким образом, чтобы ложбинка между её грудями стала ещё более отчётливой, на грани приличия. Это было невзначай, неловко, словно девушка и не заметила, как позволяет мужчине рассмотреть несколько больше, чем допускали рамки приличия. А после французская прелестница так естественно смутилась, что Николай Михайлович почувствовал себя неловко, будто это он повёл себя вульгарно.