Стану рыжей и мертвой, как ты

— Господи, как же я рад! Входи! — И он, схватив меня за руку, буквально втащил в дом. — Я уж и не надеялся увидеть тебя!

— Прости меня, Дима… Я приехала поблагодарить тебя.

И тут он, в ярком свете рассмотрев меня, вероятно, выглядевшую как шахтер после рабочей смены в шахте, на некоторое время просто онемел.

— Да что с тобой случилось на этот раз? Где ты была? Почему в таком виде? И что вообще с тобой происходит?

У меня не было ответов на эти вопросы, да и силы закончились. Делиться с ним всей правдой было рано. И хотя меня мучили сомнения, и я совсем не была уверена, что все сделала правильно, и, возможно, Дождев подсказал бы мне более легкий и безопасный выход из создавшегося положения, я посчитала, что недостаточно его знаю, чтобы открыться ему.

— Мне надо в душ, — взмолилась я. — Пожалуйста, ни о чем не спрашивай.

В ту ночь я была на грани как нервного, так и физического истощения. Я так была вымотана, что, забираясь в душевую кабину, оставила двери ванной комнаты приоткрытой на случай, если вдруг потеряю сознание. Предполагаю, что и Дождев, обрадовавшийся поначалу, что заполучил меня на целую ночь, увидев меня, выходящую после душа и едва стоящую на ногах, все понял и, напоив меня чаем с бутербродами, уложил спать.

Думаю, что тогда я и не осознавала, что те двое суток, что я пробыла в другом измерении, перевернут всю мою жизнь и положат начало страшным душевным переживаниям, хронической бессоннице и паутине бессовестной лжи, в которой я с каждым днем буду увязать все больше и больше, пока этот кокон не сомкнется над моей головой.

Утром он разбудил меня поцелуями. Он был так нежен со мной и так прекрасно молчалив, что я не могла не поблагодарить его за это отсутствие вопросов.

— Ты вся переполнена тайнами, Лина, — сказал он, и я, лежа на его плече, готова была разрыдаться. Знал бы он о том, что на самом деле произошло со мной там, в лесу. Понял бы меня или осудил? Скорее всего, он до конца своих дней испытывал бы ко мне отвращение. Подумал бы, что я ненормальная. Что так, как поступила я, не поступил бы ни один нормальный человек.

— У нас у всех есть свои тайны, — сказала я. — Я же тоже ничего о тебе не знаю. Ты молодой, красивый мужчина, а живешь один. Почему?

— Да как-то не сложилось у меня с женщинами. Думаю, ты хотя бы поверхностно представляешь, какая у меня работа. Она отнимает слишком много времени и сил. Не каждая женщина способна принять это и понять.

— Да, я видела много сериалов о ментах…

— Вот ты бы смогла жить со мной, к примеру?

— Не знаю…

Конечно, вежливо было бы сказать, что могла бы. Ну просто так, хотя бы гипотетически. Но я не сказала этого. Не хотела дать ему хотя бы сколько-нибудь надежды на продолжение нашего романа, не говоря уже о том, чтобы поговорить о создании нашей с ним семьи. Все это тогда казалось мне абсолютной глупостью. Мои мысли были заняты маленькой девочкой Ульрикой, Улей, которая ждала меня дома, в Москве. И я должна была торопиться. Наша няня, должно быть, тоже заждалась. Два дня тому назад я, находясь в состоянии сильнейшего стресса, сама позвонила ей и предупредила ее о том, чтобы она пока не звонила. Сказала, что возникли некоторые проблемы и что я ей потом все объясню. Я старалась говорить с ней спокойным обычным тоном, но не уверена, что у меня это получилось.

Почему я не хотела, чтобы она звонила мне? Да потому что не знала, где окажусь в следующий момент и не заберут ли у меня телефон. Конечно, тем, кто заинтересовался бы содержимым моего телефона и списком абонентов и звонков, было бы и без того нетрудно проверить, кому принадлежит номер, по которому я звонила чаще всего. Но все равно не хотелось, чтобы голос нашей няни Марины зазвучал в этом аду.

Дождев приготовил мне кофе. А я сидела за столом возле окна, смотрела на покачивающиеся ветви тополей, окружавших его дом, и думала о том, как же странно устроен человеческий мозг. Я представила себе, что происходит в моей голове во время стресса. Это все равно что взять банку с цветными леденцами и сильно встряхнуть ее — и все леденцы перемешаются. А некоторые и вовсе выпадут из банки. Вот как мои мысли. Какие-то простые понятия на время исчезли из моего сознания, словно часть мозга кто-то заблокировал.

Иначе как объяснить то, что я, оставшись в чужом городе совсем одна и без денег, вместо того чтобы отправиться в банк и сообщить об утере своей карты, не говоря уже о том, чтобы поскорее заблокировать ее (ведь она похищена!) и снять деньги со своего счета, отправилась продавать свои скромные украшения. Хотя, скорее всего, мною тогда двигал страх. Да, точно, страх.

Можно ли было назвать счастьем, что в моей практически выпотрошенной сумке, которую я тогда нашла в траве, остался мой паспорт, а в машине, в складке солнцезащитного козырька — водительские права? Ну, если и не счастьем, то, во всяком случае, хотя бы каким-то везением. Хотя и это слово как-то нехорошо корябает, досаждает. Разве, находясь в аду, можно вообще употреблять такие слова, как «счастье» или «везение»? Случай разве что.