Старая Пермь

Мне хотелось посмотреть старинные солеварни, сохранившиеся еще на других промыслах; но в Березниках их не было. Идти и ходатайствовать пред управляющими не хотелось, — будет и того, что видели. По своей простоте, соляное дело заслуживает вообще внимания, а как исконный русский промысел оно представляет особый интерес. Когда-то во времена акциза у соляного дела шла большая игра, но нынче “с солью очень тихо”, и пермские солевары пошли по торной дорожке, проторенной горнозаводчиками: те же слезы о пошлинах и разных промышленных привилегиях. Как-то смешно даже говорить об этом, когда ценная пушнина и камская соль составляли главные доходные статьи еще “господина Великого Новгорода”. Настоящий упадок соляного дела приписывают высокой казенной таксе на древесное топливо, неравномерным железнодорожным тарифам, подавляющей конкуренции “южных солей”, как донецкая, бахмутская и т.д. Уж этот юг! — на каждом шагу он солит нашим уральским заводчикам. Одним из вечных припевов этой сказки “про белого бычка”, конечно, служит масса двадцатитысячного промыслового населения, органически связанного с успехами соляного дела. Но всё это “слезы крокодила”, и если бы удалось отгородиться от Западной Европы китайской стеной, учредить внутренние таможни и соляные заставы, то всё же и тогда рабочему населению не было бы лучше. Господа заводчики скромно хлопочут о самих себе, а рабочий вопрос является только как припев… На Урале неизменно повторяется один и тот же факт: чем богаче заводчик, чем больше у него земли, и чем богаче земные недра, тем хуже заводские дела и тем сильнее вчиняются хлопоты о субсидиях, пошлинах, тарифах и вообще покровительстве. Усольские соляные промыслы подтверждают еще раз эту истину: то, что в новгородский период считалось богатством, как соляные промыслы, в последней четверти XIX в., при всех злоухищрениях техники и последних словах науки, вопиет о помощи…

VI

Когда на следующий день наш пароход “Альфа” отплывал из Усолья, общее внимание столпившейся на трапе публики привлекла небольшая баржа, приткнувшаяся в излучине берега.

— Гли-ко, как попыхивает! — слышались восклицания.— Ловко!.. Ах, шут его возьми, Шилоносова! И паровушку приспособил…

— Восемьдесят цалковых зарабатывает каждый день, вот тебе и паровушка… Вон какая уйма досок на берегу наворочена.

— Уж это што говорить… Ишь, как пыхтит! В день-то и напыхтит восемьдесят цалковых…

Интересовавшая всех потеха представляла собой паровую лесопилку, поставленную на маленькую баржу. Г. Шилоносов являлся, таким образом, изобретателем первой подвижной лесопилки, и эта незамысловатая штука всех потешала. Помилуйте, все лесопилки строились на сухом берегу, к каждой такой лесопилке пригоняли плоты, и намокшие на дворе бревна волокли на машину с таким уханьем, криками и воплями, что вместо работы получался кромешный ад. Одних лошадей сколько изувечат, а воздух насыщался самой крепкой руганью. И вдруг — ровно ничего. Сама машина подчалит к плоту, сама вытащит из воды бревна, сама распилит их, и остается только сложить готовый тес. Сторона лесная, бревен испиливают каждый год пропасть, и никто не мог додуматься раньше до такой простой и выгодной штуки. Попыхивавшая “паровушка” (паровая машина) приводила всех в восторг… Этот факт сам по себе достаточно иллюстрирует заматеревшую косность лесопромышленников, и немудрено, что в их среде г. Шилоносов является чуть не Эдисоном22. Помилуйте, какую штуку придумал!..