Лето жизни Мэттыо Норта было сном в столь глубоком его прошлом, что иногда он сомневался, а действительно ли оно ему приснилось. Казалось, что осень установилась несколько эонов тому назад, а теперь подступала зима. Ему ничуть не нравилось ее холодное, горькое дыхание.
Вновь на встречу с ним являлся бледный Гиперион. Вновь приближался ослепительный Сатурн в льдисто-голубом одеянии. Сколько раз до этого в конце путешествия его с радостью приветствовали эти планеты, мать и дочь? Сколько раз до этого они видели, как его глянцевитый реактивный тягач с черным яйцом, насаженным ему на нос, выныривает из бескрайних просторов.
Чересчур много.
Что ж, этого больше не будет. База «Бимини» исчезла, а таинственный источник многочисленных коммерческих грузов, который он вместе с остальными пилотами реактивных тягачей возили в Дом Христопулоса через века, был похоронен под бурными водами новообразованного моря. В считанные часы после того, как он стартовал с маленькой планеты в системе Проксимы Центавра (с планеты, которую Грек Ник несколько сот лет назад окрестил «Бимини»), началась непредвиденная тектоническая революция.
Довольно долго Мэттью не мог оправиться от потрясения. Наконец, опомнившись, он по радио передал эту новость дальше. Хотя спокойно мог подождать и сообщить ее лично, ведь хотя скорость распространения радиоволн превышала близкую к световой скорость его тягача, она превышала ее ненамного. По всей вероятности сообщение опередило его прибытие всего на несколько недель.
Так и вышло.
— Приказ подтвержден, сэр, — сказал Мэттью Норт. — Будет исполнено.
Исполнено в точности. Никто не обсуждает приказы бога, и неважно, насколько они необычны. А для Мэттью Норта Зевс Христопулос был богом, точно так же, как были богом предыдущие потомки Ника Грека по мужской линии. Тот факт, что Мэттью ни разу в глаза не видел ни одного из этих богов, скорее свидетельствовал об их божественности, а не против ее, а то, что ему ни разу не позволили войти в Дом Христопулоса, скорее укрепляло, чем подрывало его уважение к ним.
Выбрав полярную орбиту максимальной высоты, он гасил инерцию реактивного тягача, пока не достиг нужной скорости. Затем, мысленно записав показания приборов, отцепил капсулу и врубил тормозные двигатели. Он посмотрел, как огромный яйцеобразный контейнер постепенно уменьшается в темно-синем пространстве и исчезает из виду. В конце концов Норт лег на орбиту.
Сатурн вставал у него перед глазами всякий раз, как Норт пересекал пояс сумерек, однако всякий раз он видел не Сатурн, а роскошный, ослепительный самоцвет, висящий на бробдингнегской щеке эфиопской богини Космос — черной стервозной богини неизмеримых пространств и пылающих солнц, к чьим холодным и бесчувственным ногам он сложил лучшие годы своей жизни.
— Я сделал это ради тебя, Зевс, — произнес он, бессознательно сминая в вереницу наследников в единую сущность. — Ради тебя я возложил свои годы на этот алтарь, лишь бы твой Дом не оставался без драгоценных грузов, которые я доставлял к его порогу и которых я никогда не видел и знать не знаю, что они такое. А теперь их больше нет. Теперь я должен лететь домой умирать.
Однако у него не было права сожалеть, и он знал это. Да, он бросил свои годы на алтарь — но никто не принуждал его к этому, и он пустил их с молотка не за просто так. Они купили ему безопасный островок неизменности в стремительно несущемся вперед потоке времени.
Прошла ночь, и наступил день; бледный день с холодным далеким солнцем, с тусклыми холодными звездами.
Скользя по вечно сокращающейся нисходящей орбите, врубая тормозные двигатели, каждый в полосе рассвета старина Мэтт Норт снова стал Молодым Мэттом Нортом — Молодым Мэттом Нортом, который стоит в людном баре, совершенно сбитый с толку, бок о бок со странно одетыми жестикулирующими людьми, пугающими его; Молодым Мэттом Нортом, который недавно вернулся из полета с Гипериона-Сириуса-XXI, и дрейфует по цивилизации, которая благодаря сокращению Лоренца-Фитцжеральда, обогнала его почти на два десятилетия.
Рядом стоял человек из Дома Христопулоса, заметивший его с другого края зала. Он подошел и купил ему выпить, а потом, сияя, поведал ему о Великой Возможности.
— Вы рисуете весьма заманчивую картину, — отозвался Молодой Мэтт. — Надо отдать вам должное.
Мужчина был молод — почти ровесник Молодого Мэтта Норта. Щеки гладкие и пухлые, а дыхание припахивало деньгами. Зевс I был пастырь его — и он ни в чем не нуждался.