Старики и Бледный Блупер

Мы вошли, сели, заходит Оби с двадцатью семью цветными глянцевыми фотографиями восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, тоже садится. Зашел мужик, говорит: «Всем встать.» Мы все встали, и Оби тоже встал вместе с двадцатью семью цветными глянцевыми фотографиями восемь на десять дюймов каждая, тут заходит судья, садится вместе со своим собакой-поводырем, которая тоже садится, мы садимся. Оби посмотрел на собаку-поводыря, потом посмотрел на двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, потом снова посмотрел на собаку-поводыря. А потом опять на двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте и заплакал, потому что тут до Оби наконец-то дошло, что сейчас совершится типичный акт американского слепого правосудия, и с ним он ничего уже поделать не сможет, и судья вовсе не собирается смотреть на двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, где объясняется, что тут изображено, дабы использовать каждую как улику против нас. И нас оштрафовали на 50 долларов и заставили убирать этот мусор из-под снега, но я пришел сюда не об этом вам рассказывать.

Я пришел рассказать вам о призыве.

Есть в Нью-Йорке здание, Улица Уайтхолл называется, туда как заходишь, так тебя там сразу инъецируют, инспектируют, детектируют, инфицируют, презирают и загребают. Однажды и я туда зашел пройти медкомиссию — захожу, сажусь, а накануне вечером выпил хорошенько, поэтому когда утром зашел, то выглядел и чувствовал себя лучше некуда. Поскольку выглядеть я хотел как простой типичный американский пацан из Нью-Йорка, чуваки, как же хотел я, хотел чувствовать себя типичным, я хотел быть типичным американским пацаном из Нью-Йорка, и вот захожу, сажусь, и тут меня вздергивают, поддергивают, натягивают и творят всякие прочие уродства, безобразия и гадости. Захожу, сажусь, а мне дают бумаженцию и говорят: «Парень, тебе к психиатру, кабинет 604».

Поднимаюсь туда, говорю: «Псих, я хочу убивать. В смысле, хочу — хочу убивать. Убивать. Хочу, хочу видеть, хочу видеть кровь, и гной, и кишки, и жилы в зубах. Жрать обожженные трупы. В смысле. Убивать, Убивать, УБИВАТЬ, УБИВАТЬ». И тут я начал прыгать вверх и вниз и орать: «УБИВАТЬ, УБИВАТЬ», а он запрыгал со мною вместе вверх и вниз, и так мы оба прыгали вверх и вниз и орали: «УБИВАТЬ, УБИВАТЬ». Тут сержант подходит, хлоп медаль мне на грудь, по коридору дальше отправил и говорит: «Молодец. Наш парень».

Тут мне совсем поплохело.

Пошел я по коридору получать еще инъекций, инспекций, детекций, презрения и всего остального, чего со мной тут все утро творили, и просидел там два часа, три часа, четыре часа, долго я там просидел, на собственной шкуре испытав все эти уродства, безобразия и гадости, в общем, круто мне приходилось, пока они инспектировали, инъецировали каждую часть моего тела, причем не оставляли ни одной без внимания. И вот прошел я все процедуры и, когда в самом конце дошел до самого последнего человека, то зашел к нему, захожу, сажусь после всей этой катавасии, захожу, значит, и говорю: «Вам чего надо?» Он говорит: «Пацан, у нас к тебе только один вопрос. Тебя когда-нибудь арестовывали?»

И тут я начинаю рассказывать ему всю историю про Резню за Ресторан Алисы, с полной оркестровкой, и гармонией на пять голосов, и прочими делами, всеми феноме… — а он останавливает меня тут и говорит: «Пацан, а ты когда-нибудь был под судом?»

И тут я начинаю рассказывать ему всю историю про двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, а он меня тут останавливает и говорит: «Пацан, я хочу, чтобы ты пошел сейчас вон туда и сел вон на ту скамейку, где написано Группа Дабль-Ю… Кругом МАРШ, пацан!!»