Поэтому подождем, пока ее не заиграют на гитаре в следующий раз, и теперь уже с гармонией на четыре голоса и чувством.
Вот ждем, просто ждем, пока ее не заиграют еще раз.
Поехали.
Часть вторая
БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР
.
.
ЗИМНИЕ СОЛДАТЫ
Потеря рассудка [на войне] мне кажется почетной, как гибель часового на своем посту.
Полагаю, что этот час может войти в историю Америки как один из лучших ее часов.
Где-то там, за черной стеной муссонного дождя, за проволокой, смеется Бледный Блупер.[167]
Я тоже смеюсь.
Я подымаюсь со своего ложа из мокрой глины на дне щели — совершенно голый, если не считать перламутрового «стетсона» с черно-белым пацификом. По-крабьи суча конечностями, выбираюсь на крышу блиндажа, обложенного мешками с песком. Я весь облеплен мокрой грязью, подрагивая, опускаюсь на корточки. Прислушиваюсь. Затаив дыхание, я прислушиваюсь и выжидаю, опасаясь даже дышать.
Прочищаю горло. Встаю, прямой как штык. Уткнув подбородок в кадык, танцующей походкой подхожу к краю блиндажной крыши, уткнув кулаки в бока, как инструктор в Пэррис-Айленде.
Говорю: «СЛУШАЙ СЮДА, ГНИДА!» Выполняю «кругом!». Марширую обратно, еще раз выполняю «кругом!». Я подтянут, стою в полный рост, ладный и нахальный. «ХОЧЕШЬ ЖИТЬ ВЕЧНО?»
Ни дать, ни взять — комик, выкрикивающий приколы в сторону нейтральной полосы. Полуночный вечер юмора в последние дни обороны Кхесани. А я развлекаю призрачных созданий, что по-змеиному ползают, извиваясь, во тьме за проволокой. В любой момент сорок тысяч вооруженных до зубов, обезумевших от опиума коммунистических субчиков могут с воплями нахлынуть из клубящегося тумана.
Я кричу: «Плевать на мины! Полный вперед! Я еще и не начинал драться! Дайте мне свободу или дайте мне смерть! Не наступи на меня! Давай еще конговцев! Давай еще конговцев!»
Жду ответа. Прислушиваюсь. Но ничего не происходит.
Подбираю с земли сломанную палку от швабры. На конце палки гвоздем приколочены рваные красные шелковые трусики — «мэггины трусишки».[168]
Я поднимаю палку и размахиваю красными шелковыми трусиками взад-вперед как боевым стягом.