Старики и Бледный Блупер

Первый взвод честно заслужил право немного подавить на массу. Пора будить. Пора будить всю базу.

Трубка шипит разрядами помех, и кто-то отвечает: «Понял. Щас дам. Отбой связи».

* * *

С усилием поднимаю M60 в положение «на грудь», как его держат в кино, и все сильнее и сильнее щурюсь в распростертую тьму. Но теперь я вижу в темноте хуже, чем раньше. Ничего там не движется. Дульных вспышек не видать. И один лишь дождь шумит.

* * *

Вот скажу одно лишь слово — и Бледный Блупер окажется на дне бассейна, заполненного красной грязью, высирая изделия питтсбургских сталелитейных заводов. Стоит лягушке пукнуть, и я похороню эту лягушку под черной железной горой американских бомб. И даже если большие птицы не смогут взлететь из-за мутной этой непогоды с ее нулевой видимостью, я всегда могу вызвать артиллерию. Произнесу в трубку заклинание из двух слов и шести цифр координат — и пушкари напрягутся, и через сорок секунд в моем распоряжении окажется больше огневой мощи, чем у бронетанковой дивизии.

Где-то позади ухает миномет.

Мой палец медленно вытягивает спусковой крючок до конца свободного хода. Делаю глубокий вдох. Все, джунгли под прицелом. Так хочется наконец-то пустить в ход 60-й и искромсать черноту ночи красными строчками пуль.

В пятистах ярдах[171]

вглубь сектора обстрела, на высоте луны, возникает тусклое пятнышко. Свет — обширный, резкий, белый — разливается по черному небу, тает и плавно опускается на землю, несомый дождем. Осветительная ракета покачивается под белым парашютиком, поскрипывая и роняя искры, которые шипят и потрескивают.

Я затаиваю дыхание и замираю. А вот сейчас не стоит делать неверных ходов. Бледный Блупер только и ждет, чтоб я сотворил какую-нибудь глупость, как салага какой-то.

Внизу, в полосе заграждений, Бруклинский Пацан останавливается и глядит на свет. Рядом с Бедным Чарли, нашей игрушкой-черепом, Пацан опускается на корточки, а по нему молотят холодные порывы ветра и муссонного дождя.

Из глубины нейтральной полосы доносится зловещий хохот. Пацан разворачивается туда лицом и медленно снимает с плеча винтовку. За стеклами очков, мутных из-за дождя, глаза на его лице кажутся огромными.

Слышен звук — будто открыли металлическую флягу с вином, затем абсолютная тишина на какой-то миг, а потом осколочная граната из M79 попадает в Бруклинского Пацана, и Бруклинский Пацан весьма бездарно изображает Джона Кеннеди во время предвыборной кампании в Далласе, и, как в немом замедленном воспроизведении, голова Бруклинского Пацана растворяется в облаке розовой дымки, а потом — бац! — и Бруклинский Пацан усыпает собою все вокруг: разорван гранатой, убит, похерен, застрелен, забит как скотина.

Обезглавленное тело Бруклинского Пацана — изувеченный восковый катыш в призрачном свете осветительной ракеты. Одной руки больше нет. Другая рука превращена в месиво. Ноги вывернуты запредельно и куда попало. Нереально белые ребра загибаются дугами вверх, торча из отблескивающей черной ямы, из которой идет пар, как будто она тлеет.

И вдруг освещение затухает. Ночь обрушивается на мою позицию. Через мой сектор обстрела проходит тень.

Я впиваюсь пальцами в холодный металл пулемета, во рту сухо, зубы стиснуты, болит палец, руки побелели, кровоточат прикушенные костяшки пальцев, пот щиплет глаза, желудок то сжимается, то разжимается, и весь я дрожу.

Бледный Блупер знает, где я сейчас. Он знает, где я обитаю. Там, за проволокой, в черных-черных джунглях Бледный Блупер может расслышать удары бубна, которым бьется мое сердце.

Пробую снять руки с пулемета, но не могу.

Опустившись на корточки, я задерживаю дыхание, и мне страшно открывать огонь.

* * *

Бобер Кливер, который любит рассказывать всяким детишкам неразумным, что он наш взводный сержант, тащится, отвалив себе здоровенный кусище халявы в своем роскошном блиндаже. Этот блиндаж был выстроен по тщательно разработанному Бобром проекту морпчелами в обмен на шесть «Вилли-Питеров»,[172] набитых марихуаной. Можно не сомневаться — Бобер сидит сейчас на своей койке, попивая холодное пиво, и смотрит повторный показ «Оставь это дело Бобру» на своем японском телевизоре с надписями на таиландском, который работает от аккумуляторов.

Выжидаю, пока не стемнеет, натягиваю на себя гнилую тропическую форму и хошиминские сандалии, и выползаю из крысиного гнезда, которое соорудил для себя в «конексе»[173] из скомканных похоронных мешков и парашютного шелка. Палубное время — ноль-темь-тридцать. Пора обходить посты.

Я уже сотни раз обходил посты в Кхесани. Нынешней ночью все какое-то новое и незнакомое. Я чувствую себя как слепой в комнате, в которой некий садюга переставил всю мебель. При лунном освещении я постоянно спотыкаюсь и падаю, как какой-нибудь салага херов. Бульдозеры из 11-го инженерного не на шутку похерили мой участок. Даже блиндажи теперь не там, где надо. Я чувствую себя так, будто заблудился. Мой родной город утащили, упаковали, сожгли или эвакуировали.

Таинственны пути морской пехоты.