Старики и Бледный Блупер

Дай салагам лишь половинку шанса — и жить тебе станет смертельно скучно. Они будут рассказывать тебе последние слухи. Они будут жаловаться. Будут сыпать банальностями с карточек из упаковок жвачки, всякой херней идиотской о происхождении вселенной и смысле жизни. Будут рассказывать о том, в каком лагере проходили подготовку, о спортивных призах, завоеванных в школе, и будут показывать фотографии девчонок-малолеток, уверяя, что это их подружки. Они будут рассказывать о том, что успели понять о себе, о Боге и своей стране, будут делиться своими мнениями о Вьетнаме. Именно поэтому салаги так опасны. Они постоянно размышляют о том, как свет преломляется в воде, образуя радугу, о том, почему прорастают зерна, о том, как мацали, бывало, Сюзи Гнилопиську, а в результате не замечают растяжек. И, когда их убивают, в головах у них столько всего, что они забывают о том, что им следует оставаться в живых.

* * *

— Как зовут, говнюк?

— Рядовой Оуэнс, сэр. — Он делает шаг вперед.

Я отпихиваю его обратно.

— Давно в стране, свинтус?

— Целую неделю, сэр.

Я отворачиваюсь. Я не смеюсь. Считаю про себя, чтобы совладать с собой, и выполняю строевое «кругом».

— Отвечать на этот вопрос следует «целый, на хер, день». И заткни куда подальше всю эту пэррисайлендскую херню про сэров, жиртрест. Захлопни свою вонючую варежку, жирюга, и слушай сюда. Сейчас я обрисую тебе ситуацию, потому что ты величайший засранец на планете. Не вздумай играть в карманный бильярд, когда тащишь службу в сторожевом блиндаже на моем участке. Приказываю собраться и привести себя в кондицию, рики-тик как только можно, не то твоя медицинская карта превратится в порнографию. Во Вьетнаме добренькие до конца никогда не дотягивают, здесь выживают чудовища. Тут не потопаешь — не полопаешь. Пару недель назад, в своей зачуханной школе, ты был король! У тебя была крутая тачка, и ты там перед девками все слонялся, запинаясь об елду, но хочу довести до твоего сведения, что во Вьетнаме тебе предстоит получить такое образование, какого ни одна школа не даст. Ты еще не родился, родной. И задача твоя — болтаться тут и останавливать собою пули, которые могут попасть в людей поважнее тебя. Не успеет солнце взойти, солдат, а ты уж сможешь пополнить кучу оприходованных мешков с останками, не подлежащими осмотру. Если повезет — сразу помрешь.

Салага глядит на меня так, будто я ему только что пощечину отвесил, но ничего не говорит в ответ.

— Мы ведь юные Квазимоды, звонари адской колокольни, и довольны здесь как свиньи в говне, ибо работа наша — убивать, а дела идут как надо. Командующий корпуса морской пехоты своим приказом направил тебя в Кхесань, чтобы ты здесь боевого стажу набрал и баек набрался. Но ты здесь вовсе не затем, чтобы получить О-Т-У, Орден Тупорылого Урода. Идиоты одним хороши — живут недолго. Бог дал — M79 взял. Именно так. Добро пожаловать в бесхалявный мир.

Салага смахивает нудящего комара, пялится на свои ботинки и говорит блаженным голосом «Ай-ай, сэр», а сам меня смертельно ненавидит.

Я ничего не говорю. Я жду. И дожидаюсь, что салага поднимает глаза и поглядит на меня. Он замирает по стойке «смирно», будто ему в задницу кол забили, с подбородком, прижатым к груди. «Так точно, сэр!»

Я прохожу по грязному помосту из ящиков из-под боеприпасов, с канатными петлями для переноски. Беру с огневого бруствера толстенький цилиндр из черного картона. Обрываю черную клейкую ленту, охватывающую картонный цилиндр, он раскрывается. Оливково-коричневое яйцо вываливается мне в руку — твердое, тяжелое, холодное. Скоба прихвачена лентой, ее я тоже обрываю.

— Фильмов про войну с Джоном Уэйном ты насмотрелся, это понятно. Ты, наверное, думаешь, что в Голивуд попал, и сейчас у тебя кинопроба. И в финальном эпизоде данного фильма я должен превратиться в сентиментального размазню с золотым сердцем. Но ты всего-то навсего салага гребаная, каких тут много, и из-за тупорылости своей ни хрена не умеешь — кроме как под пули подставляться. Мне на тебя насрать. Ты для меня — безымянная штатная единица в виде пучеглазого одушевленного урода. Я много пацанов повидал — как пришли, так и ушли. Я обязан сохранить твою сладкую попку в работоспособном состоянии. В механизме зеленой машины, что тут на соплях собрали, я самый кондиционный рядовой, и обязанности свои я выполнял, выполняю и буду выполнять.

Я прижимаю гранатную скобу большим пальцем, просовывая палец другой руки в кольцо. Выдергиваю чеку. Кладу кольцо в карман.

Салага не отрывает глаз от гранаты. Он сейчас думает, что я, наверное, слегка дьенкайдау — чекнутый. Он пытается отодвинуться от меня, но я тычу ему в грудь гранатой и говорю: «Бери, Салага, или доведешь меня до крайности. Резче!»

Салага неловко, скованно, обсираясь от страха, прикасается к гранате кончиками пальцев, как будто боится обжечься. Дрожащие пальцы зажимают скобу. Терплю его смрадное дыхание, прямо мне в лицо, пока не убеждаюсь, что он крепко прижал скобу, затем разжимаю пальцы.