Старость - радость для убийц

- Как всегда - даты празднуем. У Серафимы Андреевны сколько-то лет, как она была на сцене и в кино.

- Но ведь Серафима Андреевна больна, лежит...

- Полегчало, говорят. Вот ей и отнесут, как положено, кусок "Триумфа", торт так называется у нас. Пусть порадуется.

... В столовой за всеми столами сидели жильцы Дома, приодетые по случаю праздника. От старушек пахло духами. Некоторые из них держали в руках элегантные сумочки, а две полноватые подружки, которым вместе лет за сто шестьдесят - бывшие исполнительницы народных песен, отчетливо нарумянились и, видимо, из-за плохого зрения навели брови слишком черным, а губы слишком алым. На них не хватало Тулуз-Лотрека, чтобы запечатлеть на века. Но так и не сообразить - плакать или смеяться над ними и над собой, будущей...

Грустью и тоской веяло от их изношенных, сутуловатых тел, где прикрытых шелком, где бархатом, где цветастой цыганской шалью. Немыслимо крупная тряпичная алая хризантема торчала поверх плеча цыганистой, расплывчатой Одетты Робертовны, что сумела с триумфом перезахоронить своего мужа... Но и эта роза, и белоснежные манжеты с запонками, обрамляющие костлявые руки стариков, - все меня угнетало и пугало, все выглядело каким-то ненастоящим, необязательным, карнавальным.

Поневоле хотелось встать и сказать речь: вот вы, нынешние преуспевающие работники искусств, молодые актеры, актрисы, певцы, гитаристы, циркачи, полные задора и огня, знали бы, что вас ждет... какая зависимость от чужой воли. И только видимость свободы.

... За двумя сдвинутыми столами, лицом к залу сидели Виктор Петрович, как всегда, прекрасно выбритый, в кремовой рубашке, главврач Нина Викторовна с аккуратно крашеными поджатыми губками и умело прорисованными бровками, активист, он же бородатый эстет и как бы уже мой приятель Георгий Степанович. Именно он, посверкивая золотыми или золочеными запонками на голубоватых манжетах, в торжественной тишине разрезал большой высокий торт, а кондитерша Виктория раскладывала кусочки по тарелкам.

- Самый красивый, с розочкой, Серафиме Андреевне! - объявила она певучим контральто.

- Безусловно, безусловно! - подтвердил Георгий Степанович, расправляя переломленную наклоном бороду. - Непосредственно в её комнату!

- Долгие лета нашей многоуважаемой Серафиме Андреевне Обнорской, прекрасной актрисе, которая к тому же казалась и прекрасным литератором! Почти закончила писать свои мемуары! - провозгласил Виктор Петрович и поднял со стола букет белых и пурпурных роз. - Мы - единая семья. Мы всегда должны помнить об этом! Наша сила - в доброжелательном отношении друг к другу!

Щелкнуло, вспыхнуло. Оказалось, здесь присутствовал фотокор из какого-то издания. Виктор Петрович счел нужным уточнить:

- "Подмосковные вести". Как видите, интерес к нашему Дому у прессы не пропадает!

Присутствующие зааплодировали. Всем, конечно не могло достаться даже по кусочку торта. На столах в вазах лежали пирожные эклер. Впрочем, Георгий Степанович объявил:

- Торт делим, как всегда, между теми, кто особенно дружен с нашей юбиляршей.

Голубые тарелочки понесла в зал, играя крутыми бедрами, волоокая Виктория.

Нет, нет, я не забыла про треугольный кусочек коричневого торта с розовой розочкой, что лежал на тумбочке после пожара в комнате Мордвиновой. Но не такой аккуратный, как тот, что кондитерша собственноручно перенесла с подноса на голубенькую тарелочку для Обнорской. У того был отщиплен острый кончик...

И вот процессия из директора, грузной Одетты Робертовны, энергичного Георгия Степановича направилась к лифту... Впереди, держа тарелочку на весу, шла, как ни странно, вовсе не кондитерша, а медсестра Алла. Что-то меня сдернуло с места, и я пристроилась следом за нею. Никто меня не остановил. Может быть, потому что в столовой забренчала посуда - там разливали чай и разбирали эклеры.

Мне удалось благополучно дойти почти до двери квартирки юбилярши, когда вдруг Алла обернулась ко мне и холодно произнесла:

- Гуляй, Наташа! Нельзя всем...

- А может, помочь тем? - успела отозваться с наивной растерянностью.

- Позову, если надо, - был ответ.

Депутация-делегация скрылась вся без остатка за коричневой дверью. Я же, оглянувши пустой коридор, юркнула в кладовку. Плотно дверь не прикрыла, оставила щель для наблюдения... У меня, в случае чего, уже было готово вполне убедительное объяснение такого своего странного местонахождения: "Женские дела... ну это самое..." Попробуй не поверь! Тем более, что по телеку только и талдычат, что про прокладки...

Минут через пять из комнаты Обнорской вышел директор, за ним - Георгий Степанович и, наконец, Одетта Робертовна. А вместо медсестры Аллы раздался её голос вослед:

- Розочку попробовала! Вот прямо сейчас! Слизала с ложечки!

- Ну хоть это! - обернулся Виктор Петрович. - Уже надежда...

Когда они ушли, я, упрямая, рискнула отворит дверь в квартирку Обнорской. Алла заметила меня не сразу. Она низко наклонилась над лежащей навзничь старой женщиной. Та с расстановкой очень слабого человека выдавливала из себя одно и то же:

- Лекарства... не хочу... лекарства... не хочу...