Старость - радость для убийц

- Если приоденешься, - она критически оглядела меня с ног до головы, - ну хотя бы через "секонд хэнд", где подержанная одежда продается за пустяковые деньги, - будешь глядеться. Женщине нельзя сдаваться ни при каких обстоятельствах. Она должна всегда иметь вид. Что ж... никогда не поздно начинать жизнь сначала. Особенно в твои годы.

Имела ли я право подозревать эту рассудительную даму в злодействе? Имела ли право относиться к ней с подозрением? И зачислять в людоедское племя умба-юмба? Она смотрелась так хорошо, так уместно за полированным столом, вся в белоснежном, отглаженном, с белой же шапочкой чуть набекрень, пахнущая хорошими духами... И как же трогателен этот стеклянный кувшинчик с веткой белой сирени поблизости от её длинных пальцев хорошей формы с аккуратным бледно-розовым маникюром... Да как же она, такая, могла быть причастна к темной истории с гибелью актрисы Мордвиновой при пожаре?!

Но вот в чем я, Наташа из Воркуты, утвердилась после этой беседы: мне надо всячески, не сбиваясь, тянуть именно на образ сбитой с толку, растерянной и вполне безобидной провинциалки, которая нуждается в советах, утешении и вообще в покровительстве. Женщины, любые, очень любят чувствовать свое превосходство над особями своего пола. Им, многим из тех, у кого и своя судьба не сложилась, как бы в радость, что другой ещё хуже, потому что можно с высоты собственного опыта и неблагополучия поучить жить, "раскрыть глаза" и прочая, и прочая...

Вероятно, оттого, что дурочку непутевую сыграть куда легче, чем, положим, Софью Ковалевскую, я настолько оказалась "в роли", что сестра-хозяйка, полная, грудастая Анна Романовна, расспросив меня прямо в коридоре, откуда, почему, и услыхав историю печальную, неказистую, поглядела критически на мои истоптанные туфлишки, заявила решительно:

- Айда ко мне, горе луковое!

Привела в комнатенку с зарешеченным окном, где на полках лежало в высоких стопках чистое постельное белье, шерстяные одеяла одинакового бежевого цвета, а посреди стояла гладильная доска на алюминиевых ножках врастопырку.

Анна Романовна, тяжеловато дыша, наклонилась, вытащила с нижней полки белые босоножки на танкетке, кинула мне:

- Меряй! Мне не подходят. У меня ноги после ночи пухнут.

- А... а сколько стоят, Анна Романовна?

- Сдурела! Бери и надевай! И зови меня попросту тетей Аней.

Ну и попробуй после этого верить собственным глазам, которые всего несколько дней назад видели, с какой хищной поспешностью эта самая добродушная, сдобная тетя Анечка выискивала в углах комнаты погибшей актрисы возможные сокровища, хватая то то, то это...

- Чего нам-то манерничать друг перед другом, - продолжала она поучать меня. - Ты с Воркуты, я тоже... не с Красной площади, издалека... Беглянки и есть беглянки. Меряй, меряй, не тяни!

- Но как же... - переминалась я в надежде, что тетенька разговорится ещё больше и я получу добавочную информацию. - Вы, наверное, покупали, деньги платили...

И она не удержалась, её моя медлительность в принятии разумного решения окончательно допекла:

- Дурочка! - обозвала беззлобно. - Куда ты пришла работать? К старикам старым. Сколько платить тебе будут? Гроши. Одно удобство - старики не вечные, помирают, а ихние одежки остаются. Или ты брезгуешь? Так протри, вот тебе перекись разведенная, они же новые, от артистки остались...

- От самой настоящей артистки?! - изумилась я, всовывая ногу в босоножку.

- А то от какой же! - горделиво отвечала тетя Аня. - От знаменитой Мордвиновой! Слыхала, небось?

- Да, вроде, нет...

- Ну темнота! Про саму Мордвинову не слыхала? В прошлые годы её фотографии по всем кинотеатрам висели. Что глазки, что губки что бровки - красота! А на щечках ямочки. И волосы хороши были - такая раскудрявая! В киосках открытки продавали, где она улыбается. Красиво пожила... не то что мы, рядовые. Только кончила худо, хуже некуда. Она у нас тут сгорела, бедная...

- Как сгорела? - ужаснулась я. - Вся сгорела? А как же босоножки? Они отдельно от неё были?

- Отдельно. Подошли? Ну и носи. А много будешь знать - скоро состаришься.

- Так ведь интересно... - играла я кромешную дуреху. - Как это в таком красивом доме можно сгореть? Дом-то не сгорел!

- Помолчи! - приказала тетя Аня. - Радуйся, что босоножки подошли. Надо же, вторую такую на мою голову...

- Тетя Анечка, - я подскочила к ней, приобняла, чмокнула в пухлую щеку. Спасибо вам! Ой, как они мне по ноге! А какую "такую" на вашу голову? Тоже дурочку, вроде меня?

- Тоже, - улыбнулась, удовлетворенная женщина. - Тоже ни тебе постоянной московской прописки, ни средств для жизни, а так - бедолага. Но ничего не скажу - работает на совесть! Не сует нос, куда не надо! Зина из Ферганы. Молодая, моложе тебя даже...

- Уборщица?

- Ну! У нас тут, если и кухонных взять, почти весь Советский Союз. Как это раньше-то говорили - интернационал.

- Вот смешно!