Старовский раскоп

Идти на лыжах в первый день было легко. Липкий снег ложился под лыжню ровно. Если бы не голодная слабость, ватно размягчившая колени, было бы совсем хорошо. Но к вечеру тупой голод вызверился острозубо и с того времени не давал покою. Мельтешили в воздухе снежинки, оборачиваясь на щеках в капли. В марте снег серый, потому что за зиму запылился, болтаясь в тучах. Ничего, ничего. Ингмар подумал, что это последний в его жизни снег. Подумал с равнодушием. Есть хотелось.

Посмотрел на небо — оно сгустилось до синевы и в нем повисли звезды. Звезды походили на капли слюны голодного пса при виде кости.

Ингмар торопился. Как только Саат получит свою жертву, она тут же всех спасет. Она обещала. Спасет Фенечку и младенца. А пока жив младенец, существование Ингмара не бессмысленно — его кровь будет ходить по земле и выйдет на Великую охоту.

Нельзя останавливаться. Завтра есть захочется еще сильней, а холодная ночевка сил не прибавит. Нельзя…

Звезды налились спелостью, небо провалилось ввысь. К полуночи луна высветила снег до белизны.

Голодный слух разобрал шорох мышей под снегом. Лыжи помешали. Иначе бы не выдержал и отправился бы на охоту. Но время…

Второй день стал мучением. Голод, усталость, холод. После полудня ноги слушаться отказались. Упал и сколько-то валялся. Сознание уплывало.

Следующая ночь пришла быстро.

За ней снова наступило утро. На этот раз солнце расщедрилось и легло на обветренные щеки теплом. Снег под лыжами истекал водой и хлюпал.

Ингмар был уже еле жив.

Саат, гляди, как я ради тебя…

Корявая сосна, давняя знакомица, так и торчала на самом краю обрыва, никак не решаясь обвалиться. Совсем как в далеком детстве, Ингмар привалился к сосне грудью и прижался щекой к шершавой коре. И заплакал.

* * *

Был поздний вечер. До избушки Саат оставались версты две. Скинул лыжи. Теперь уже можно не торопиться. Лыжи только помешают.

Аккуратно приставил лыжи к сосне.

Последний рывок. Опять шуршали мыши. Много мышей.

Нельзя.

Саат, я иду.

Снег. Вечер. С удивлением сообразил — стемнело. Куда-то пропал целый ломоть дня. За десяток лет и так заброшенная тропка до святилища заросла кустами и полынью в человеческий рост. Но куда идти, Ингмар отчего-то знал и не колебался ни мгновения. Избушку он видеть не мог, но чувствовал, как бы чувствовал дичь. Шел, руками раздирая колючий шиповник, а тот в отместку драл Ингмару руки. Но Ингмар шёл, оскальзываясь в снегу.

Шел, падал, поднимался. Падал. Оскальзывался. Лежал, а снег таял под тулупом, бежал по спине. Поднимался. Рвал кусты руками, те кусались в ответ. Лежал. Глотал снег.

Дошёл.

Изба стояла где и прежде, как и прежде, окруженная соснами. Только конёк еще больше покосился, кошачий череп съехал набекрень, как картуз пьянчуги

Я пришёл.

Изба никак не отозвалась на скрип снега и тяжелое дыхание пришельца. Дверь оказалась приоткрыта. Провал проема звал.

Словно во сне, в неимоверной усталости вошёл. Выхватил из темноты белизну костей, остов алтаря. Волчий череп. Волка можно было бы считать старым другом — память о нем до сих пор белела на предплечье Ингмара полосками.

Я кормил тебя, Саат. И что получил взамен?

"Боги … они не как мы. У них какие-то свои, совсем другие желания и цели. И они мало отношения имеют к нам. Мы можем у них просить. Но вообще мы им безразличны — что мы есть, что нет нас", — так говорил отец.

Пахло как и в прошлый раз — холодом и пылью. Глаза привыкли к темноте и различили теперь ясно серый резной алтарь, на нем старые пятна засохшей крови.

Забыл нож. Не в себе был, когда уходил. Что теперь, самому себе глотку грызть? Вот дурень!

Нервно сглотнул. Теперь, перед алтарем, решимость куда-то исчезла и неожиданная отсрочка помимо воли обрадовала.

Тут взгляду уцепился за выглядывающую из-под жертвенника кость… не кость. Кинжал застрял под брюхом алтаря и никак не хотел вылезать. Он был не железный, а костяной. Старый, но острый — будь здоров. Тут же куснул за палец и с видимым удовольствием обагрился кровью. Дрожащей рукой Ингмар отложил освобожденный клинок. Снял тулуп — так будет верней.

Саат, ты видишь?

Грязная рубаха прилипла к взмокшей груди. Взял кинжал. Острие прижал к ложбинке между ребрами. Затаил дыхание.

Нет. Так будет неправильно. Так кровь польет по ногам, а надо на алтарь. Надо…

Медленно и страшно. Закусил губу. Уложил на алтарь руку. Крепко, глубоко резанул запястье. По алтарю побежал ручеек. Лужа ширилась.

Ингмар открыл глаза. Уперся взглядом в темноту. В спину что-то больно врезалось и еще болело запястье. Его вылизывали шершавым зыком, довольно урча. Ингмар некоторое время лежал, ни о чем особо не думая, только удивляясь, что рука болит всё меньше. Потом вдруг подскочил, как ужаленный, отнимая запястье. Напротив лица оказалась пантерья морда. А рука и точно не болела — нечему было болеть. Белел тоненький, старый шрам. Пантера сыто облизывалась.

— Зачем?

Пантера раздраженно дернула хвостом.

— Я… неправильно сделал? Нужно… заново?

Пантера зарычала.

— Тебе нужна была кровь. Я дал тебе её в обмен на спасение клана. Если хочешь, убей меня сама.

Пантера обнажила клыки.

* * *